Вход со двора

Краснодар, 27 октября – Юг Times. «Юг Times» продолжает публиковать еще одно произведение известного кубанского писателя Владимира Рунова, созданное в любимом им жанре исторических экскурсов.

Любой рубеж, будь он жизненный или исторический, заставляет оглянуться назад и заново переоценить все, что произошло. Смерть человека вдруг может вскрыть неожиданное отношение общества к нему, новые подробности его жизни, которые становятся важны для того, чтобы найти то ли справедливость, то ли тему для пересудов. Так и в эпоху государственных перемен - прежние герои становятся изгоями, а те, кто не был в почете, напротив, набирают силу и влияние. Эмоционирующие массы, перемещаясь от одного политического курса к другому, полностью обесценивают созданное ранее, отрекаются от собственных же взглядов. Автор пытается найти баланс именно на такой случай: как не потерять себя, когда песня прежних царей отгремела, а на смену им пришли молодые управленцы со своими амбициями. Времена меняются всегда неожиданно, а ценности должны оставаться, и одна из них - уважение к человеку, даже тому, которые никак не вписывается в новый курс. 

Продолжение. Начало в № 32 (535) 

Я показываю Коле глазами на куриные когти, торчащие сквозь щели ящиков. Коля пренебрежительно морщится. Я уже знаю почему. Как-то он, набравшись в торговом институте знаний, долго объяснял мне, что битая птица делится на несколько сортов, и самая никудышная, но зато наиболее распространенная - так называемые цыплята вынужденные. Мое недоумение по этому поводу Коля рассеял, рассказав, что эти курочки (да и петушки тоже) были готовы по разным причинам (чаще всего от хронического недокорма) отойти в лучший мир, то есть сдохнуть. И в этот переходный момент их насильственно и быстро умерщвляют, потрошат и замораживают. На сковороде они потом называются цыплята табака. 

- Это, наверное, те, которых продают на улицах с лотков? - спрашиваю я, вспоминая, как иногда прямо в центре города торгуют сизо-синими существами с длиннющими ногами, переходящими через небольшое утолщение в шею, увенчанную головкой с закрытыми бусинками глаз и муками на приоткрытом клюве. Время от времени продавщица, обращаясь к очереди, просит помочь ей открыть очередной ящик. Добровольцы находятся почти сразу, поскольку им полагается поощрение: без очереди взять товар. Доброволец (чаще всего это какой-нибудь дюжий мужчина) вытаскивает из ящика смерзшихся в оледенелую глыбу цыплят и вопросительно смотрит на продавца. 

- Бей! - говорит продавщица, и мужик со всего махалупит курами о тротуарный асфальт. От удара те разлетаются ледяными осколками в разные стороны, превращаясь из плотной массы в длинные ноги и шеи... 

Но мы, однако, следуем мимо ящиков с «цыплятами вынужденными», пока не натыкаемся на некоего пещерного человека, одетого в ватные штаны и телогрейку. 

- Тимофей! - говорит Дуся. - Принеси по четыре голландки. Тимофей молча уходит и возвращается с большими увесистыми пакетами из серой бумаги. Коля услужливо подставляет свой «экскаваторный ковш», и Тимофей так же молча заталкивает туда пакеты. После этого Дуся выводит нас уже другим ходом... 

Дома, развернув бумагу, я обнаружил четырех нарядных голландских бройлеров, с яркими наклейками на филейных местах, с толстенькими ножками, заботливо укутанными в серебристую фольгу. Беленькие, чистенькие куры просто неправдоподобных размеров. Теща моя от удивления всплескивает руками: 

- Как же я ее, такую красавицу, в духовку буду сажать? 

Что касается духовки, то наши отечественные цыплятки для кулинарных целей были куда более подходящи: их в духовку входило несколько. Ужаренные до хруста, они вполне умещались на тарелке, поджав под себя хрупкие крылышки, которые потом наш кот в мгновение ока сгрызал без остатка... 

Наконец Коля получил то, что так долго вожделел - базу. Он сразу позвонил мне и был счастлив, будто английская королева отписала ему в вечное владение одну из индийских провинций, где жемчуга сгребают лопатой. 

- Сейчас ты настоящий раджа! Или нет! - вскричал я, поздравляя друга с новым назначением. - Магараджа! 

Честно говоря, радоваться было чему: Колю сделали начальником не какой-то отдельно стоящей базы (хотя и это было уже большой удачей), а целой системы баз, которые носили название лесоторговых. Тот, кто помнит те времена, наверняка знают, что лесоторговые базы - это был Клондайк в прямом смысле этого слова. Там было все: от шурупов до кирпича. Естественно, это «все» было далеко не для всех, поэтому ни перед кем так не снимали шляпу, как перед директором лесоторговой базы, а перед управляющим (а Коля стал именно краевым управляющим) шляпу не просто снимали, а снимали с глубоким поясным поклоном. В пространстве между шурупами и кирпичом умещалось огромное количество крайне необходимых в домашнем хозяйстве вещей. Но самым желаемым и недоступным был, конечно, унитаз. 

О внедрении индивидуального унитаза в повседневный быт рядового советского человека можно говорить очень долго и много. Он появился в нашей жизни, когда Никита Сергеевич Хрущев начал массовое возведение Черемушек в разных городах страны, в том числе и на Кубани. Отдельная квартира предполагала и отдельный унитаз. До этого большинство граждан СССР сидело в позе орла в тесном дощатом сооружении, именуемом в просторечье сортиром. Я до сих пор помню наш первый унитаз в коммунальной квартире на улице Клубной, этакое мощное сооружение, словно вырубленное из скалы, с громадной чугунной крышкой над головой, которая норовила всякий раз съехать и упасть, когда дергали за цепь. С помощью цепи водяной поток со свирепым клокотанием и звуками прорвавшейся плотины устремлялся вниз. Рев этот можно было слышать даже через подъезд. 

Надо сказать, что крышка однажды-таки упала. Это произошло, когда наш сосед, приемщик стеклотары дядя Костя, пьяненький уснул на унитазе и надолго заблокировал доступ в туалет остальным квартиросъемщикам. Пытаясь его разбудить, обитатели квартиры, главным образом его супруга Елизавета Амирановна, яростно били кулаками в дверь и поносили Константина всякими жуткими словами типа: 

- Шоб ты утопился там, пьяница несчастный! 

Дверь туалета ходила ходуном, но дядя Костя продолжал спать с глубоким нутряным храпом. То ли храп, то ли стуки, то ли наши крики сотрясли крышку сливного бачка, сдвинувшись, она полетела вниз, и дядю Костю от смерти спасло только то, что спал он, уткнувшись носом в спущенные штаны, и крышка угодила ему не по голове, а по спине. Костя взвыл и выполз к нашим ногам, как летчик, сбитый в тылу врага... 

Но надо отметить, что в те времена, когда Коля получил в единоличное владение лесоторговые базы, на суровое советское коммунальное пространство белым лебедем уже выплывал чешский унитаз. Он так и назывался - «Белый лебедь». 

Простому труженику о нем можно было только мечтать и грезить. Его видели далеко не многие, но те, кто видел, рассказывали так, как сегодня владелец мятых двадцатилетних «жигулей» делится впечатлениями о шестисотом «мерседесе» - с мстительной завистью. 

Чешский унитаз был красив и изящен, как парадный сервиз из собрания Эрмитажа. Вместо мрачной чугунной емкости, насаженной на длинную и ржавую трубу, по фасаду которой была отлита грозная бронетанковая надпись «Уральский ордена Ленина завод тяжелого машиностроения имени Орджоникидзе», и раскачивающейся возле уха стальной собачьей цепи приятно охлаждал спину гладкий фарфоровый бачок с никелированной кнопкой, нажатием на которую откуда-то из артезианских глубин извлекался пенный поток, который с ласковым шелестом лесного ручья смывал без следа то, что надо было смыть. Меня всегда удивляло, что наш отечественный смыв, несмотря на свирепый водопадный рев, обдавая брызгами все окрест, часто без всякого движения оставлял то, что надо было спустить в канализацию. 

Коля тогда стал почти монопольным держателем чешских унитазов, распределял их в основном по звонкам из отдела торговли краевого комитета партии. У него в приятелях стали ходить такие люди, о которых он раньше и мечтать не мог: артисты, ученые, директора аптек, прокурорские работники, крупные врачи, особенно из гинекологии и вендиспансера, университетские профессора, композиторы. Хороший унитаз был не только показателем благополучия, но и ориентиром места человека в обществе. 

Одно было огорчительно: всех предшественников Николая Ивановича посадили, и посадили на продолжительные сроки. В то время, когда Коля только осваивал свой новый шикарный кабинет, в соседнем здании шел судебный процесс над его прямым предшественником, вчерашним директором базы. 

Однажды я застал Колю в крайне расстроенном состоянии. 

- Опять пришли из прокуратуры! - он нервно перебирал на столе бумаги. - Черт знает что! Каждый день кого-то уводят, - сказал он с горечью. В это время дверь приоткрылась и в проем просунулась румяная веселая физиономия: 

- Николай Иванович! Ну мы пошли!

 - Что, просто так? - с усмешкой спросил Коля. 

- Да нет! Еще двоих берем с собой! - физиономия подмигнула, причем почему-то мне. 

Коля неопределенно пожал плечами: взяли так взяли. 

- Вот видишь, - сказал он, - из прокуратуры люди, то документы изымают, то людей забирают. Когда это все закончится! 

Дорогой мой, такой наивный приятель! Знать бы ему, что все только начиналось… 

Что за комиссия, создатель!

Наступили андроповские времена, и людей стали брать под стражу в большом количестве. Торговцев охватила паника. Арестованный в Москве бывший секретарь крайкома партии Тарада своих взяткодателей сдавал следователям пачками. Колин предшественник загремел на нары одним из первых. 

Судебный процесс над ним шел в соседнем здании, и однажды из любопытства я пошел послушать, о чем же там говорят. Это было в начале весны. Стояла очень жаркая для той поры погода. В моей памяти это запечатлелось в связи с довольно странноватым фактом: допрашивали свидетеля, бывшего председателя краевой партийной комиссии Карнаухова. Он уже был осужден и отправлен в исправительную колонию, но для дачи свидетельских показаний его привезли обратно откудато с Северного Урала, где, видимо, было еще холодно, поэтому он был одет в толстые стеганые штаны и распахнутую телогрейку, из-под которой была видна мокрая от пота теплая рубаха. Карнаухов вошел в зал, гулко бухая пыльными кирзовыми сапогами. Заложив руки за спину, он неподвижно уставился на судью. 

Разбирался факт дачи взятки за должность, которую сейчас занимал мой друг Коля. Бывший директор лесоторговых баз, ныне сидящий в железной клетке, осунувшийся и тусклый, потерянно рассказывал, как через Карнаухова он передал Тараде деньги за свое руководящее место. Назвал сумму (я сейчас уже не помню, какую, но довольно большую). 

Судья попросил Карнаухова подтвердить, так ли это было. Тот кивнул головой и сказал, что да - это было именно так. 

- А вот Тарада утверждает... утверждает... - судья задумчиво полистал бумаги, - что деньги, которые он получил от Карнаухова, были другие... - и он назвал сумму, раз в десять меньше той, на которой настаивал подсудимый. 

После перекрестного допроса выяснилось, что Карнаухов «надул» своего протеже, как оказалось, приятеля и собутыльника, сказав ему, что договорился с Тарадой купить должность за одни деньги (на самом деле много меньшие), а большую часть взятки забрал себе. Узнав об этом только здесь, подсудимый осуждающе покачал головой и снова погрузился в состояние равнодушной полупрострации. Но он вдруг тревожно оживился, когда в зал пригласили другую свидетельницу, рыжую и потную бабу, как оказалось, его бывшую любовницу. С визгливым возмущением в голосе с места в карьер та стала громко рассказывать, какой негодяй подсудимый, как, пользуясь благорасположением, он постоянно ее обманывал. Баба заведовала каким-то овощным подвалом в центре города, через который «пропускали» для нужных людей фруктовый дефицит, особенно в зимний период: мандарины, апельсины, отборные яблоки, груши, виноград. Любовник знал, что ей нужна была квартира, и на постоянные просьбы по этому поводу ответил однажды: 

- Я приведу к тебе одного большого человека, вот с ним и договаривайся... 

Человеком этим оказался Тарада. 

- Я была уверена, что он врет! Какой «большой» человек, тем более секретарь крайкома, полезет в мой подвал! - баба рассказывала, не скрывая злобного негодования, и постоянно поворачивалась в сторону клетки, где сидел подсудимый. Подельники, видимо, знающие нечто большее об их отношениях, откровенно хихикали. Чем дольше она говорила, тем гадостнее становилось у меня на душе. Я вообще не люблю такой тип людей: крикливых, наглых, доказывающих свою правоту с пузырями на устах. Да и внешне баба выглядела крайне неприятно - опухшая, какая-то мятая, рыхлая, с шапкой всклокоченных обесцвеченных волос, с наведенными тушью злобными мечущимися глазами и полуслизанной жирной губной помадой. Она трещала на такой голосовой модуляции, что у всех скоро начала болеть голова. Судья морщился, но не перебивал. 

- ...Звонит он мне однажды под вечер. Сегодня, говорит, с гостем дорогим буду! - баба рассказывает и, чтобы не было сомнений, снова показывает пальцем на своего бывшего друга. - Ну, приготовилась я, колбаски хорошей нарезала, бутылочку марочного коньяка поставила... А сама до последнего не верю... Вдруг гляжу - спускаются по лестнице... Он, - снова пальцем на скамью подсудимых, - а с ним какой-то солидный высокий мужчина... красивый, хорошо одетый... 

- Ну и как представился этот мужчина? - лениво спросил судья. Он вообще вел процесс в каком-то камерном тоне. Говорил тихо, вопросы задавал почти доверительно, я бы даже сказал, проникновенно.

 - Он не представлялся... Этот сказал, что Тарада Анатолий Григорьевич, секретарь крайкома партии, пришел посмотреть хозяйство...

 - А деньги как передавали? - опять довольно вяло спросил судья. 

- Достала тысячу рублей да и отдала ему, то есть Тараде! 

- А тот что? - судья опустил очки на кончик носа. Он держал перед собой толстый том уголовного дела, видимо, на той странице, где были показания Тарады, и сверял их с рассказом свидетельницы. 

- Как что? - баба недоуменно повела глазами. - Как они обычно берут: положил в карман - да и до свидания! 

- Ну а дальше как дело было? - дотошно выпытывает судья. 

- Как было, как было! - баба надула губы. - Ничего не было! Обманули меня... Я потом спрашиваю у этого, - она опять повернулась к своему возлюбленному, столь ненавистному сейчас, - когда ж квартира будет? А он меня снова посылает к Тараде: с ним, дескать, договаривалась, с ним и решай... В конце концов встретилась я с Тарадой... Говорю ему: «Анатолий Григорьевич, - как же с моей квартирой дела обстоят?» А он отвечает: «Сейчас в стране большие сложности с жильем, давайте я вам лучше в партию помогу вступить...» А зачем мне партия... Мне квартира нужна... 

Тут судья встрепенулся, исступленно замахав руками, видимо, испугался, что баба наговорит такого, что его самого к «исусу» потянут. 

- Я вас не об этом спрашиваю! - загремел он. - Вы отвечайте на мои вопросы! - А я и отвечаю! - обиженно пробурчала баба... 

Продолжение следует