Путешествие по розовым облакам

Краснодар, 3 февраля – Юг Times. «Юг Times» продолжает публиковать главы из книги, являющейся своеобразным продолжением предыдущей, «Наш торопливый век».

Книга увидела свет в 2017 году. 

Это повествование, исполненное в привычной для автора форме, где личное, связанное с прожитым временем, тесно увязывается с событиями на фоне жизни всего общества, при этом затрагивая самое чувствительное - эпоху разрушения советского строя. Автор, известный кубанский писатель Владимир Рунов, не уходит от попыток понять причинность нарастания государственного тектонического разлома, на который пришлась молодость героя этой книги.

Продолжение. Начало в № 40 (441) 

Однажды знатока московского быта Владимира Гиляровского художник Неврев по-приятельски пригласил позавтракать в хорошем ресторане. 

- Давай зайдем за Саврасовым, - предложил Неврев, - возьмем с собой и в «Петергоф» махнем, что на Моховой. 

Гиляровский лично Алексея Кондратьевича не знал, но слышал, что тот пьет запоем, по трешке продавая свои «картинки» в подворотнях или расписывает за водку стены трактирных кабинетов. 

- Сейчас вроде нет, - усомнился Неврев, - мы его недавно приодели, сняли в гостинице номер, неделю работает, пишет этюды. Я вчера заходил - прекрасную вещь заканчивает. Сейчас увидишь.

 Владимир Алексеевич Гиляровский, легендарный репортер Москвы, приезжавший на пожар раньше пожарных, в том случае оставил потомкам вот такое свидетельство о гениальном русском живописце: 

«..Дверь была чуть приотворена. Мы вошли. Два небольших окна глядят в старинный сад, где между голых ветвей на фоне весеннего неба чернеют гнезда грачей. В комнате никого не было. Неврев пошел за перегородку, а я остановился перед мольбертом и замер от восторга: свежими, яркими красками заря румянила снежную крышу, что было передо мною за окном, исчерченную сетью голых ветвей берез с темными пятнами грачиных гнезд, около которых хлопочут черные белоносые птицы, как живые на голубом и розовом фоне картины. За перегородкой раздался голос Неврева:

 - Да вставай же, Алеша! Пойдем в трактир... Ну же, вставай! 

Никакого ответа не было слышно. 

Я прошел за перегородку. На кровати, подогнув ноги, так как кровать была коротка для огромного роста, лежал на спине с закрытыми глазами большой человек с седыми волосами и седой бородой, как у библейского пророка. Пахло винным перегаром. На столе стояли две пустые бутылки из-под водки и чайный стакан. По столу и на полу была рассыпана клюква. 

- Алеша, - тормошил Неврев. 

- Никаких! - хрипел пьяным голосом старик. - Никаких! - повторил он и повернулся к стене. 

- Пойдем, - обратился ко мне Неврев, - делать нечего. Вдребезги. Видишь, клюквой закусывает, значит, надолго запил... Уж я знаю, ничего не ест, только водка да клюква. Потормошил еще - ответа не было. Вынул из кошелька два двугривенных и положил на столик рядом с бутылками: - Чтобы опохмелиться было на что, а то и пальто пропьет. Неврев был в восторге от картины: 

- Ведь это же старый Алексей Кондратьевич. Вчера утром я подмалевку видел, а сейчас почти закончено... Надо присмотреть, чтобы спьяна не испортил... Забегу утром...» 

Если Саврасов жил как лесной леший, собиравший кислющую клюкву и ссыпавший ее пригоршней куда-то под нечесаную бороду, то Зверев существовал, словно вихрь, отрицающий все, что мешало ему ощущать воздух свободы. Решил как-то жениться на хорошей девушке, тут же увез ее в деревню, подальше от «московских соплей и вони», забрал у невесты паспорт и вместо ЗАГСа сам в нем расписался: 

- Так будет лучше! - сказал и, где должна быть печать, приложил большой палец, измазанный сапожной ваксой. 

Понятно, что Люся его, спортсменка, комсомолка, охотно певшая гитарные песни, долго выдержать не могла и сбежала прямо в ночь, подгадав на один из запоев мужа. Больше он ее никогда не видел, да и не очень-то искал. 

Но самая главная и невероятная страница жизни Толи Зверева тоже связана с женщиной, причем старше его аж на сорок лет. Ею оказалась вдова Николая Асеева Ксения Михайловна, с которой известный поэт прожил много лет. Именно ее заботой он, больной туберкулезом, тянул год за годом.

После смерти мужа Ксения одиноко жила в самом центре Москвы, в Камергерском переулке, заботясь обо всех в округе бездомных кошках. Однажды к ней в огромную квартиру хорошо выпившие друзья втащили косматого и бородатого мужика: 

- Ксюша! Это художник Толя Зверев. Представляешь, шли по Горького, а он поскользнулся, упал, идти не может. Пусть у тебя побудет, немного очухается, а завтра мы его заберем. Лады?.. Лады. 

Ксюша, светлая душа, согласилась! Понятно, что ни завтра, ни послезавтра никто не пришел. Скорее всего, так было задумано, чтобы пристроить бездомного живописца к одинокой даме. 

Сведущие люди утверждают, что никого Зверев так не любил, как свою Ксюшу. Ее портрет, воздушный и загадочный, стал одной из вершин его творчества. Он ее любил безумно, а она мирилась со всеми пьяными загулами, часто с битьем дорогой посуды, оставшейся от состоятельного и благополучного Асеева. 

Тот, кстати, громче всех воспевал края, по которым мы сейчас мчимся на шустром «жигуленке» и где любил бывать со своей, тоже ненаглядной Ксюшей: 

Кавказ в стихах обхаживая, 

Гляжусь в твои края,

 Советская Абхазия, 

Красавица моя. 

Когда, гремя тоннелями, 

Весь пар горам раздав,

Совсем осатанелыми 

Слетают поезда. 

И моря малахитового, 

Тяжелый и простой, 

Чуть гребни перекидывая, 

Откроется простор...

 А тут - на тебе, после такого возвышенного, одного из лучших поэтов, приходящего в восторг от видений: 

Не древние развалины,

 Не плющ, не виадук 

- Одно твое название Захватывает дух... 

…появляется вдруг замызганный бульдозер, от одного вида которого соседи хватают телефонные трубки. И это в насквозь театральном Камергерском, где все пронизано восторженной учтивостью, звучит мат-перемат, да такой, что наряд милиции приезжает всегда в усиленном составе. 

Ксюша по лестнице, по которой волокут пьяного сожителя, бежала следом и умоляла, чтобы поберегли руки Анатолия, заломленные за спину. 

- Он гений! - кричала вослед обшарпанному «уазику», в который раз увозившему великого художника в «козлятник», к бомжам, проституткам, алкоголикам, среду которых Зверев переносил абсолютно спокойно. 

В 1985 году, в возрасте 93 лет Ксения Михайловна скончалась, и это предопределило развитие житейской драмы. Толя крепко запил, заливая вином неизбывное горе. В результате допился до тяжелого сердечного приступа. «Скорая» подняла его обездвиженного на улице. Пьяные санитары тащили на этаж, да уронили с носилок. Он, большой, тучный, покатился вниз, сильно ушибся. Через несколько месяцев, так и не просыхая, ушел вослед своей ненаглядной «музе». 

Дорога-то до Батуми длинная, разговоры по большому счету ведем на эти и подобные темы. Байбик в таких случаях молча курит. Правда, нет-нет и к фляжке прикладывается. Она у него модная, плоская, с завинчивающейся пробкой, из нержавейки, затянутой кожей. Сунул в карман - и не видно! Зато глоточек можно всегда отхлебнуть да и с товарищем поделиться, без чего он не может. Байбик приобрел эту штучку в ГДР, куда ездил прошлый год с группой журналистов. Пустой я ее никогда не видел. 

В Чакве, преддверии Батуми, нас встретил Анзор и сразу повез в «резиденцию», как он высокопарно выразился. Я думаю, когда природа выбирала место, где поярче поставить заключительную точку на отечественной границе, то лучшего места, чем Батуми, выбрать было просто невозможно. 

Уверен, большинство вряд ли знает, что такое Чаква. До того я тоже не знал... Чаква - это тропические джунгли. Там снимались многие советские фильмы, где пальмы и лианы были не бутафорские, а как в настоящей Южной Америке и Африке, где по сюжету происходили те или иные кинопотрясения, завораживающие зрителей приключенческой страстью. 

Я помню один из таких фильмов. Назывался он «Пятнадцатилетний капитан» по роману Жюля Верна. Мне было тоже почти пятнадцать, и я смотрел его столько же раз. Смотрел и плакал от счастья, когда Геркулес, огромный, преисполненный благородства богатырь-негр, предлагал выбросить за борт главного злодея, подлого изменника Негоро, старавшегося сорвать экспедицию капитана Гуля: 

- Масса капитан, разрешите мне предложить этого повара на завтрак акулам? - гремел железным голосом. 

В фильме снимались замечательные, известные всему народу артисты. Главного злодея играл Михаил Астангов, актер театра имени Вахтангова. Его ненавидели все мальчишки Советского Союза, поскольку ему противостоял юный капитан, в роли которого выступал Всеволод Ларионов, красивый и отважный юноша, надолго ставший кумиром советской молодежи. 

А вот Геркулес шел по еще более высокому счету. Тогда считалось, что негры - это люди по определению социалистического мировоззрения, поскольку угнетены заокеанскими плантаторами и по этой причине наши братья по классу. 

Тогда мало кто знал, что исполнитель роли Геркулеса Вейланд Родд приехал из США, в Советском Союзе окончил театральный институт и стал «штатным» негром всего советского кинематографа. Говорят, что остаток жизни он провел тут, в Чакве. Похоже на правду, поскольку человек этакой фактуры лучше всего, конечно, смотрелся именно в джунглях, особенно примыкавших к морю. Здесь оно совсем иное, с медленной волной тяжелого литья, насыщенной глубокой бирюзовостью, при этом идеальной прозрачности. Никаких сбросов, все на уровне девственной свежести. 

Только, пожалуй, производство чая выделялось на этом первозданном фоне. Чаква, что с мингрельского переводится как «каменный колодец», является местом, откуда и пошел грузинский чай. Тут даже пригород называется Чаисубани (чайный квартал). 

Анзор все это рассказывает, пока мы добираемся до «резиденции». 

- Еще в царские времена сюда каким-то образом попал Лау Джань Джау, китаец, специалист по чаю, - уловил наше удивление этакой осведомленностью, рассмеялся: 

- Не надо изумляться, из китайских имен я знаю только два: Мао Дзе Дуна и Лау Джань Джау. В шестом классе уроки по ботанике проходили в Чакве, на родине грузинского чая, поэтому имя Лау Джань Джау тут везде произносилось как заклинание. Уверяю, его знает каждый мингрел и вряд ли еще какое-то иное. 

Анзор закончил в Краснодаре юридический факультет и недолго возглавлял в Батуми уголовный розыск. Человек, который назначал его на ту должность, судя по всему, был абсолютный мечтатель, поскольку социалистическая законность в ее чистом виде для Анзора не существовала никогда. Для этой профессии он был слишком чувственным и возвышенным человеком. 

Мы с ним были знакомы еще с той поры, когда он учился на втором курсе, большую часть времени, однако, уделяя ухаживанию за хорошенькими девушками, которых в Краснодаре всегда была бездна. Как и многие грузины, он обладал красивым баритоном, глубоким, с бархатистыми раскатами, где только тональность уже заставляет проявлять к мужчине интерес, прежде всего со стороны прелестниц противоположного пола. 

Я, лишенный этих качеств, страдал всегда, особенно от сиплых хрипов, которые воспринимались как звуки, меньше всего напоминающие голос, тем более наполненный мужеством и властной энергией. При такой голосовой невыразительности чаще приходилось «разговаривать руками», то есть жестикулировать, чтобы хоть этим воздействовать на собеседника или собеседницу. 

Я огорчался до тех пор, пока не услышал в пересказе Ираклия Андроникова воспоминания легендарного актера Александра Остужева, одного из лучших исполнителей роли Отелло, к тому же абсолютно глухого. 

В больничной палате он както рассказывал молодому Ираклию о впечатлениях от глотки Шаляпина. 

Однажды Федор Иванович, готовясь к роли, решил всем, кто крутился вокруг его гримерки, показать, как устроен его голосовой аппарат. 

- Я заглянул ему в рот, и у меня волосы встали дыбом, - воскликнул темпераментный трагик. - Глотка - купол небесный! Архитектурное сооружение, где нет ни одной лишней детали. Глубина загадочная и необозримая!.. 

- Ну что, отрок, насмотрелся? - воскликнул великий певец и поощрительно похлопал по плечу юношу, тогда еще не Остужева, а всего лишь Сашу Пожарова. Когда Шаляпин, гремя золотыми латами, умчался на сцену, будущий трагик решил с помощью зеркала заглянуть в собственное горло. 

- И что я увидел? - воскликнул он. - Отверстие пивной бутылки, а дальше - потемки дремучие! У-у-у… 

- Уставший Остужев заснул, и я решил проверить свои возможности, - продолжал Андронников, - и что увидел? Огромный, сжатый в корявый кулак язык, который закрывал погребальную темноту, за которой ничего и видно не было. 

В глотку Анзора мы, правда, не заглядывали, но нечто остужевско-шаляпинское предполагали, поскольку он еще и неплохо пел. «Эпиталаму», например. 

В подвал его привел Корсун, познакомившись на ступеньках мединститута, где тот оказался, увязавшись за хорошенькой студенткой. 

- Ты понимаешь, - пожаловался Анзор, - попросила пять минут подождать. Час торчу, а ее все нэт. Свэта зовут. Может, знаешь?.. 

Валька стал смеяться: 

- Да она тебя кинула! Тут половина таких. 

- Нэ может быть!.. У нее такие правдивые глаза. Я бы ее сразу узнал. 

- Тогда пошли! - Корсун поднялся с огорченным парнем на третий этаж, приоткрыл дверь самой большой аудитории, что выглядела амфитеатром, и предложил:

 - Загляни!

 Анзор просунул голову и сразу в ужасе отпрянул. Под потолок уходили ряды сплошных белых халатов - и все с правдивыми глазами.

 - Ладно, не огорчайся! - успокоил его Валька. - Здесь минимум полсотни Свет, и все, как одна, вруньи. Пошли к нам, мы тебя с Земфирой познакомим. Девушка - прелесть и, по моим наблюдениям, почти не врет. 

Продолжение следует