Краснодар, 23 августа – Юг Times. «Юг Times» продолжает публиковать еще одно произведение известного кубанского писателя Владимира Рунова, созданное в любимом им жанре исторических экскурсов.
Любой рубеж, будь он жизненный или исторический, заставляет оглянуться назад и заново переоценить все, что произошло. Смерть человека вдруг может вскрыть неожиданное отношение общества к нему, новые подробности его жизни, которые становятся важны для того, чтобы найти то ли справедливость, то ли тему для пересудов. Так и в эпоху государственных перемен - прежние герои становятся изгоями, а те, кто не был в почете, напротив, набирают силу и влияние. Эмоционирующие массы, перемещаясь от одного политического курса к другому, полностью обесценивают созданное ранее, отрекаются от собственных же взглядов. Автор пытается найти баланс именно на такой случай: как не потерять себя, когда песня прежних царей отгремела, а на смену им пришли молодые управленцы со своими амбициями. Времена меняются всегда неожиданно, а ценности должны оставаться, и одна из них - уважение к человеку, даже тому, которые никак не вписывается в новый курс.
Продолжение. Начало в № 32 (535)
По воскресеньям тетя Рая шла на Сенной базар, который все называли Сенбаз. Чаще ее сопровождал я. Владимир Иванович всегда решительно отказывался. Во-первых, он был занят обсуждением текущей жизни с приятелями, которые являлись воскресным утром, а во-вторых, в нем просыпался кавказский мужчина, и он говорил:
- Рая! Ты где-нибудь видела черкеса с кошелкой?
- Зато я вас, черкесов, много раз видела с ложкой и вилкой! - заводилась тетя.
- И это правильно! - соглашался Владимир Иванович. - Место настоящего мужчины именно за столом, лучше за праздничным.
- Тьфу на вас! - в сердцах бросала Раиса Иосифовна. - Со мной что? Опять Вовка пойдет?
- Зачем? Возьми и Женьку.
- Чтобы потом полдня бегать по рынку и его разыскивать... А этот вымогатель опять будет душу вынимать!
Вымогатель - это я. Выход на Сенбаз я старался обставить условиями: чтобы мне обязательно купили леденцового петушка на палочке, самое большое мороженое, шарик на резинке, пищалку, кролика или щенка...
И вот наконец мы идем с Раисой Иосифовной через Сенбаз. В то время, которое я вспоминаю, Сенной базар был для Краснодара целым миром. Уже в пятидесятые годы, через несколько лет после войны, здесь всего было горы - фруктов, овощей, живности.
Тогда у страны еще не было в достатке холодильного транспорта, с помощью которого потом все вывозилось, да и переработка только начиналась, и почти все продовольствие, что производила Кубань, в сыром виде везли на местные рынки. Я помню, как мимо нашего двора рано утром, под бычьим тяглом, медленно, со скрипом двигались арбы, груженные дынями и арбузами. Дядя выходил за ворота прямо в майке, подпирал бока руками и внимательно рассматривал обоз. Он выбирал арбузы побольше. Возницы с надеждой ловили взгляд и кричали:
- Дядьку! Шо вы разумеете? Чи вы бачилы кавуны гарнише? Та берить усе. Як мед сладкие!
- А ну, заворачивай! - наконец говорил Владимир Иванович, и выбранная арба торопливо и с грохотом заезжала прямо во двор.
- Володя! - кричала бережливая Раиса Иосифовна. - Ну зачем нам столько арбузов?
Владимир Иванович не удостаивал ее ответа и вместе с обрадованным колхозником начинал сгружать огромные арбузы прямо на землю. Ели мы их всегда от пуза и еще разносили по соседям. Я заявлялся в соседний двор, прижимая к животу самый большой арбуз, и передавал его со словами:
- Владимир Иванович просил попробовать за обедом. Очень сладкий! - так было принято. И воскресная трапеза никогда без гостей не обходилась. Жили своеобразной коммуной, и это было очень привлекательно. Мне страшно нравился весь этот веселый и широкий галдеж...
Но вот тетя Рая идет через Сенбаз, идет, как ледокол сквозь льды, я за ней с большущей кошелкой за спиной.
- Дама! Почем ваша абрикоса? - оглушительно кричит Раиса Иосифовна. Гул на рынке стоит вселенский, перекрыть иначе невозможно.
- Да шо вы! - вдруг переходит она на заговорщицкий шепот, низко склоняясь к пожилой тетке, сидящей возле ведер с абрикосами. - Вот за эту жерделку вы хотите пять рублей?
- Та вы попробуйте, женщина! - ласково улыбаясь, кричит тетка. - Вы возьмите жменьку, у вас же слюнки будут як сахар... А компот? Это ж одно удовольствие из такой абрикосы компот... Хорошо, давайте за четыре... Только из уважения к вашим достоинствам... Я знаю, вы живете в городке Нефтяников, у мине туда сын переехал...
Я стою рядом с огромной плетеной емкостью, куда наконец перемещается ведро краснобоких абрикосов. Тетка предупреждает:
- Неси осторожно, не помни!
Постепенно кошелка наполняется всякой южной снедью. Последними мы покупали кур. Раиса Иосифовна взором опытного хищника окидывает загон и говорит парню, одетому в старую гимнастерку и галифе:
- Слови-ка мне, дружок, вот тех двух хохлаток...
Связанных попарно за ноги обреченных кур, подметая землю крыльями, я тащу следом.
- Тетя Рая! - напоминаю я о себе. - Вы ж обещали!
- Господи, как ты надоел! - в сердцах восклицает тетка, и тем не менее мы идем в ту часть рынка, где стоит самый большой ор.
Старенький дедушка, похожий на сильно обдутый одуванчик, продает пушистого щенка. Мне он нравится.
- Хочу этого! - говорю я.
Тетка нависает над дедом своей всей представительной, пышущей летним зноем фигурой и смотрит на щенка, брезгливо скривившись. Тот присел на задние лапки и, кротко поблескивая глупыми глазками, пускает под себя длинную лужу.
- У него шо? Цистит? - спрашивает тетя Рая.
- Шо ховорите? - светло улыбаясь, дед радушно лупает глазами.
- Ссыт почему беспрерывно? - кричит тетка во все горло.
- Ох, мадам! - восклицает старичок. - От ужаса, должно быть! Вы посмотрите, что вокруг творится!
И действительно, вокруг ад кромешный: визжат поросята, блеют овцы, гавкают собаки, мычат коровы, орут петухи, мяукают кошки, кричат люди.
Правда, настроение у всех благодушное. Еще бы! Что можно сравнить с воскресным завозным днем на сытом, щедром и многоликом краснодарском Сенбазе, тем более когда стоит такой превосходный, а главное, мирный день.
Никогда в нашей стране люди так не любили и не берегли друг друга, как в первые годы после той страшной войны... Жестокость и двуликость отношений вернулись, но позже, когда пришло имущественное расслоение и самые расторопные поняли, что жить удобно можно только в обмане: говорить одно, думать другое, а делать третье. А пока жизнь легка и прозрачна, как газированная вода, впервые появившаяся на краснодарских улицах, о чем тут же сообщила газета «Советская Кубань», как об одном из признаков наступившей мирной жизни.
Перегнувшись, как тростинка, я волоку переполненную кошелку до трамвая, искренне радуясь щенку, маленькому, теплому, дрожащему от страха комочку. Он был такой ласковый и забавный, а вырос в шкодливого и ленивого пса. Я дал ему гордое имя Трезор, но все презрительно звали его Тринькой...
Окраина
Сейчас это «козырный» район, место жительства преуспевших людей. Здесь строятся самые шикарные дома с фигурными яркими крышами, затененными окнами, кондиционерами и резными балконами. А тогда это была далекая окраина, населенная зиповскими работягами и отставниками, получавшими при увольнении из армии небольшие участки земли для обустройства. Хаты лепили в основном из самана и турлука. Саманные кирпичи делали в огородах: завозили глину, солому, таскали воду, все это перемешивали собственными ногами. Потом месиво закладывали в деревянные формы и выставляли сушиться на солнце. Домполучался добротный, прохладный летом и теплый зимой. Много беднее выглядел турлук. Вряд ли кто-то сейчас знает, что это такое. Я объясню. Сначала в землю забивали деревянные колья, потом их соединяли поперечными жердями, а между ними закладывали плетень из очищенных дубовых веток. Затем полученную конструкцию обмазывали глиной пополам с соломой и получалось то, что называли турлучной хатой. Сверху делали крышу, чаще тоже из соломы, но у нас была шиферная, что считалось уже признаком определенного благополучия. Полы, как правило, глинобитные, плотно утрамбованные и покрытые домоткаными половиками. От такого дома еще долго шел сырой запах землянки, особенно в ненастье, но через несколько лет, хорошо просушенный, он звенел, как первомайский барабан. Так жили тогда многие, без особых претензий к быту, нужду справляли в кукурузе или подсолнухах, а потом появлялся и сортир, сделанный из подручных материалов, чаще ржавого железа. Счастливы были уже от того, что зловещий дедушка Софрон, наш участковый почтальон, был на пенсии и сидел возле дома на скамеечке в состоянии глубокого старческого маразма, а сумка его, страшная, дерматиновая, в которой только в наш «кубик» он перетаскал десятки фронтовых похоронок, в драном виде висела на старой вишне, пугая и отгоняя скворцов.
Люди в те годы встречали утро под «Пионерскую зорьку» и радиозарядку, которую проводил для всей страны замечательный ведущий Вячеслав Гордеев, от одного бодрого голоса которого хотелось петь и быть счастливым. Когда сейчас я слушаю по радио песни-ретро, где звучат голоса незабвенных Леонида Утесова, Клавдии Шульженко, Сергея Лемешева, Лидии Руслановой и других крупных звезд того времени, я рискну утверждать, что они все-таки не были исполнителями первого ряда. Радиоэфир той эпохи заполняли два певца, два Владимира: Бунчиков и Нечаев. Почему-то сейчас они почти забыты, а в тот период с их прекрасных голосов (Бунчиков - баритон, Нечаев - тенор) день начинался и заканчивался. Они исполняли песни, которые потом распевала вся страна, а «Сормовская лирическая» и «Летят перелетные птицы» были вообще знаковыми, и никакой современный шлягер даже близко к ним не приближается.
Вот и представьте, рано утром над нашей окраиной из громкоговорителя, укрепленного на столбе, несется над крышами, садами и огородами бодрая песня:
Летят перелетные птицы
В осенней дали голубой.
Летят они в дальние страны,
А я остаюся с тобой,
А я остаюся с тобою,
Родная навеки страна.
Не нужен мне берег турецкий
И Африка мне не нужна...
Мы с Владимиром Ивановичем спим на чердаке нашего еще недостроенного дома и считаемся как бы вроде в засаде. Рядом лежит двуствольное ружье, которое дядя захватил на всякий случай. В эту ситуацию нас привело довольно странное обстоятельство: как-то, придя к себе на участок, где строится хата, мы обнаружили в подсолнухах доски. Сваленные в кучу, они источали острый запах свежего дерева и радовали глаз ровным распилом.
Дядя недоуменно чесал затылок: откуда? Доски, тем более такие добротные, были острым дефицитом, а этими хоть сейчас покрывай полы.
- Я вспомнил! - вдруг вскрикнул Владимир Иванович. - Это мне, наверное, Тимофей из Калужской прислал... Пусть немного просохнут, а в воскресенье будем забивать полы... Вот молодец!
Но доски на следующий день без следа исчезли. Опять в полном недоумении мы стояли в подсолнухах, сокрушаясь, что доски украли.
- Я знаю, кто это сделал! - мстительно воскликнул дядя. - Ну, я ему башку оторву!
Но через день доски снова появились и даже в два раза больше.
- Слушай, это шо за наваждение? - недоуменно чешет затылок Владимир Иванович. Он обошел груду со всех сторон, почему-то понюхал ладонь, изобразил на челе выражение Шерлока Холмса, а потом сказал:
- Все! Понял, где тут собака зарыта! Сегодня вечером садимся в засеку...
И вот мы спим на чердаке, Владимир Иванович даже похрапывает. И вдруг я слышу легкий хлопок, осторожно приподымаюсь на локте и вижу, как какой-то мужик в одежде железнодорожного путейца приспосабливает доску на плечо. Толчком бужу дядю и показываю ему на губы:
- Молчи!
Старый воин, он уже все сообразил, берет ружье, оглушительно стреляет в воздух из обоих стволов и диким голосом кричит:
- Стой! Стрелять буду!
Мужик от неожиданности падает на четвереньки, потом как заяц прыгает в сторону и, ломая подсолнухи, мчится к железной дороге, которая проходит неподалеку в овраге. Мы скатываемся с чердака. Владимир Иванович еще громче кричит вслед:
- Стой, мерзавец! Убью на месте!
Куда там! Топот и треск стремительно удаляются...
- Понял, в чем дело! - оживленно говорит Владимир Иванович, продувая стволы. - Они из нашего «плана» воровскую перевалку сделали. С лесопилки завозят сюда тес, а ночью втихаря таскают за «железку». Ну молодцы! Лихо придумали! Видел, мужик как бежал? Попробуй его догони... Он сейчас уже, наверное, за ЗИПом мчится. Но мы догонять его не будем. Пусть спокойно убегает...
К вечеру доски мы уложили в полы нашей хаты, и Владимир Иванович довольно потирал руки - как ловко он вышел из положения!
Однажды, когда мы перебирались в новое жилище, мимо дома тянулись подводы (они часто ездили с соседней лесопилки). Владимир Иванович курил у ворот.
Вдруг одна из телег остановилась, и возница попросил папиросу. Дядя протянул пачку «Беломора». Мужик прикурил, а потом со вздохом сказал:
- Да-а-а! Причитается с вас, хозяин!
- То есть?
- Да досочки наши к вам уплыли!
- Ах вот оно что! - воскликнул дядя. - Так это ты перевалку у меня устроил?
Мужик развел руками:
- Жить-то надо, уважаемый!
- Ну ладно! - миролюбиво сказал Владимир Иванович.
Он достал из кармана пачку денег и, отсчитав несколько сторублевок, протянул их мужику. Тот от неожиданности выронил папиросу.
- Ой, спасибо, папаша! - запричитал он. - А я уж думал, дело с концами. Может, вам еще балочек сообразить? Мы могем...
- Вези! - милостиво согласился Владимир Иванович. Вот так все и строились. Несмотря на суровое время, тащили все, что плохо лежало…
Продолжение следует
За всеми важными новостями следите в Telegram, во «ВКонтакте», «Одноклассниках» и на YouTube
