Краснодар, 12 июля – Юг Times. «Юг Times» продолжает публиковать еще одно произведение известного кубанского писателя Владимира Рунова, созданное в любимом им жанре исторических экскурсов.
Любой рубеж, будь он жизненный или исторический, заставляет оглянуться назад и заново переоценить все, что произошло. Смерть человека вдруг может вскрыть неожиданное отношение общества к нему, новые подробности его жизни, которые становятся важны для того, чтобы найти то ли справедливость, то ли тему для пересудов. Так и в эпоху государственных перемен - прежние герои становятся изгоями, а те, кто не был в почете, напротив, набирают силу и влияние. Эмоционирующие массы, перемещаясь от одного политического курса к другому, полностью обесценивают созданное ранее, отрекаются от собственных же взглядов. Автор пытается найти баланс именно на такой случай: как не потерять себя, когда песня прежних царей отгремела, а на смену им пришли молодые управленцы со своими амбициями. Времена меняются всегда неожиданно, а ценности должны оставаться, и одна из них - уважение к человеку, даже тому, которые никак не вписывается в новый курс.
Продолжение. Начало в № 32 (535)
Один из секретов по тем временам был воистину кошмарный: старший брат Евы Николай, тот самый, который учился в Москве, и не где-нибудь, а в лицее, воевал впоследствии в армии генерала Корнилова и погиб девятнадцатилетним прапорщиком при штурме Екатеринодара. Вместе с другими павшими в бою молодыми офицерами его привезли в Армавир и торжественно похоронили в церковной ограде. Если бы этот факт всплыл, досталось бы всем, поэтому к тридцатым годам семья Айдиновых разбежалась по разным городам и весям: мама училась в Ростове, Володя служил в Красной армии в Конотопе, Борис с матерью уехали в Грозный. Связь с родиной рубили намертво, чтобы не осталось никаких следов и воспоминаний. Однако, несмотря ни на что, они периодически бередили душу и сердце. Куда от них денешься, от этих воспоминаний! Когда в годы моего детства мы жили на Урале, мама часто, особенно в зимнюю вьюгу, вспоминала Армавир, дом, в котором выросла, и даже такую деталь, что на кухне в потолок был вкручен крюк для детской люльки. Она показывала на потолок нашей крохотной нижнетагильской комнаты и рассказывала, как выглядел тот крюк.
Через много-много лет, когда мамы уже давно не было в живых, я совершенно случайно попал в свой родовой дом. Армавирский приятель Саша Фаерман как-то пригласил меня в ресторан на обед. В ожидании заказанных блюд я ему рассказал нашу семейную историю, поведал о крюке в потолке и даже попытался вспомнить название улицы: Лермонтова.
- Может быть, Лермонтовская? - переспросил Саша.
- Может быть! - ответил я.
- Пойдем, я покажу тебе этот дом! - вдруг сказал он. Мы вышли на улицу, и буквально в сотне метров от ресторана я увидел просторный дом старого, а точнее, старинного точеного кирпича, с подвалом, закрытым толстыми ржавыми прутьями, большими сводчатыми окнами.
- Здесь живет знакомый! - сказал Саша и, не дождавшись моего согласия, постучал в калитку.
Первое, что я увидел, войдя в высокое просторное помещение, был тот самый крюк, выкованный, видимо, на местной кузнице. Он был прочен и монолитен. Тогда ведь все делали на совесть и на века...
Мама, к сожалению, уехав в юности, так никогда и не побывала больше в родном городе. Однажды, уже в самом конце ее жизни, мы собрались в Армавир. Утром я заехал за родителями, но отец оказался больным, его сильно мучила гипертония...
- Давай в следующий раз! - извиняясь, попросила мама. Но следующего раза уже не случилось...
А теперь о второй закономерности, превратившей другую случайность в долгое и счастливое замужество Евы. Сегодня вряд ли кто-то представляет себе, что такое паровоз. А это между прочим было о-о-чень серьезное сооружение! Мое детство прошло рядом с ними, и я хорошо помню раскаленное, окутанное влажным паром чудовище со стальными суставами, соединяющими огромные блестящие колеса. По черному котлу, опутанному стальными трубами, стекали струи горячего «пота». Был такой, ну просто гигантский паровоз, и назывался он «ФД», что расшифровывалось как «Феликс Дзержинский». К нему цепляли несметное количество товарных вагонов, и, рассекая пространство остроконечной железной грудью, разбрасывая тучи искр и густой угольный дым, он мчался сквозь морозную мглу. Казалось, ничего нет на свете могучее и страшнее, чем этот паровоз. И вот таким или почти таким паровозом училась управлять моя мама.
Дело было в Кропоткине, важном железнодорожном узле, куда на практику направили группу студентов локомотивного факультета, в том числе Еву Айдинову и Витю Рунова, моих будущих родителей. Однажды они оказались в одной паровозной будке, и, судя по всему, неслучайно. Ева Вите сильно нравилась, но он был с девушками робок, и уж совсем не такой статный, как эскадронный командир, и по этой причине никак не мог попасть в сферу избалованного Евиного внимания. Так было до тех пор, пока не произошла одна большая неприятность: Ева с таким грохотом двинула паровозом по стоящим в тупике вагонам, что из одного ручьем хлынула пахучая жидкость. Вагон был с водкой, и от бутылок остались только острые осколки. Крик и ругань на путях перекрыли все паровозные гудки и свистки. Дело запахло крупными осложнениями, и когда стали выяснять, кто же допустил такое вредительство (в те годы в большом ходу был этот термин), Виктор Рунов взял вину на себя. Поскольку он был комсомольским активистом, пролетарием в чистом виде и к тому же лишь студентом-практикантом, в конце концов отделался легким испугом в виде строгого выговора и продления кандидатского стажа для приема в партию. Станционному начальству тоже не резон было раздувать «кадило», водку списали, а остатки выпили.
Мама этот поступок оценила и по возвращении с практики вышла за Виктора замуж. Эскадронного командира Ева сильно огорчила, особенно когда сообщила, что она уже беременна. Кавалерист на полном серьезе обещал снести моему будущему папочке голову с плеч молодецким сабельным ударом, но, к счастью, Донскую конную дивизию вскоре отправили из Ростова куда-то под Воронеж. Правда, командир на этом не успокоился, он слал Еве письма с просьбой вернуться к нему в любом виде, обещая все простить.
Через несколько месяцев реализовался и главный итог той роковой паровозной практики: родился я. Произошло это в мае 1937 года. Родственников моего папочки, убежденных марксистов-ленинцев, очень возрадовало, что я появился на свет чуть ли не в один день с Карлом Марксом. В политическом экстазе они хотели меня назвать Марксом, но молодая мама-черкешенка встала на дыбы и согласилась лишь на Владимира, и то потому, что так звали ее старшего брата.
Отец очень любил мать и больше всего боялся ее потерять, поэтому в тихой ярости рвал письма с военным штемпелем из-под Воронежа и через год заставил Еву родить еще одного ребенка, моего брата Женьку, чтобы навсегда отрезать ей путь к возможному искушению. Обо всем этом я узнал после смерти родителей от сестры отца Раисы Ильиничны. Она пережила всех и скончалась в самом конце второго тысячелетия глубокой старухой, но с удивительно ясной памятью и лучезарной любовью к прошлому.
Закончив институт перед самой войной, отец как отличник и комсомольский активист получил направление на Северо-Кавказскую дорогу, в город Грозный. Остаться на юге - это было совсем неплохо, тем более что на него как на молодого перспективного инженера с приличной родословной имели виды даже в самом институте. Мама из-за рождения детей с учебой задержалась, и отец ей однажды радостно сообщил, что работать он будет в грозненском депо и что там ему твердо пообещали комнату в общежитии, а по приезду семьи, может быть, даже дадут квартиру в новом доме. И тогда Ева решила рассказать мужу правду - кто она такая есть.
На протяжении всей их жизни это была тайна за семью печатями. Даже когда рассказывали уже обо всем и когда коммунисту не возбранялось иметь купеческое или дворянское происхождение, отец молчал и никогда не говорил, почему он вместо теплого и благоустроенного Грозного в итоге оказался на Урале, в Нижнем Тагиле. И сегодня название этого города вызывает озноб, а тогда вообще - лютый холод. Где-то за тысячи километров, в далеких северных уральских горах, в темных еловых лесах лежали бывшие демидовские каторжные вотчины, где в те годы строился крупнейший в мире танковый завод, который для секрета назывался вагоностроительным. Вагоны там тоже выпускали: один вагон и пятьдесят танков. Ева поведала Виктору обо всем: об отце, богатом черкесском землевладельце и члене армавирской земской управы, о брате-белогвардейце, о матери из зажиточной и тоже раскулаченной семьи. После этого молодому коммунисту было от чего взяться за голову! Хотя тридцать седьмой год уже миновал, но политические зачистки активно шли по всему югу.
- Возьми куда хочешь направление, лишь бы далеко! - просила мама. - Так далеко, чтобы никто ничего о нас не знал!
Наивное и глупое создание! Да разве что-то могло спасти человека в стране, насквозь пронизанной самой совершенной системой сыска и самой жестокой практикой репрессий. Спасло их не далекое расстояние и не таежная глухомань, спасла их война...
За год до 22 июня 1941 года родители с двумя маленькими детьми тихо уехали на Урал. Думали, что это ненадолго, а оказалось, почти на всю жизнь. Сколько я их помню, они тосковали по родным местам, часто спорили, что раньше цветет, черешня или вишня, как правильно обрезать виноград и где растут лучшие помидоры - в Новокубанке или Белой Глине. А когда в середине сентября по уральской улице уже начинала мести ледяная поземка, мама часто говорила:
- А у нас в Армавире лошадей сейчас гонят на Кубань... Вечером ребятня их всегда купает...
Железный и такой страшный нарком
Большую часть своей жизни мой отец просидел под портретом Лазаря Моисеевича Кагановича, который был народным комиссаром путей сообщения. Ни одного человека Виктор Ильич не боялся так, как своего наркома. Впрочем, на всех железнодорожников страны Лазарь Моисеевич наводил холодный ужас. Отец вспоминал, что, будучи студентом, он видел Кагановича в Ростове-на-Дону, куда тот приезжал с инспекционными делами. Инспекция железного наркома закончилась тем, что управление Северо-Кавказской дороги практически в полном составе переместилось в подвалы НКВД.
- Мы работали на подъездных путях около паровозного депо, когда вдруг увидели, что от вокзала, прямо через рельсы, шагает большая группа людей, - рассказывал отец, - а впереди двигался Каганович! Он шел размашисто, плащ его развевался на ветру, на багровое и злое лицо до самых бровей была надвинута фуражка. Рядом молча и насупленно шли какие-то кряжистые люди в гимнастерках до колен и синих галифе, а позади, спотыкаясь, семенило железнодорожное начальство. На него страшно было смотреть...
Второй раз отец увидел Кагановича через несколько лет, буквально накануне войны, но страх от встречи усилился еще больше. Это произошло в Свердловске, куда его вызвали на дорожное совещание в ранге только что назначенного начальника Нижнетагильского локомотивного депо. Отец, в отличие от меня, был человек немногословный (жизнь приучила), да и вспоминать события того времени стал уже в старости, но помнил все отчетливо. Я даже удивлялся подчас его памяти. Однажды, уже в Краснодаре, где он вдовствовал на пенсии, прочел в газете, что краевое управление КГБ возглавляет генерал Смородинский.
- Слушай, а не Степаном ли зовут этого Смородинского? - спросил он меня.
- По-моему, Степан... - ответил я.
- Смотри-ка, как высоко взлетел! - изумился батя.
- А ты его знаешь? - удивился я. - Я ему когда-то характеристику в органы подписывал. У нас в депо, в Нижнем Тагиле, слесарем в цехе подъемки работал. Скромный такой был парнишка, но работящий. Смотри-ка, молодец... Генералом стал!
Отец удовлетворенно хмыкнул, хотя сам был тоже генерал, только железнодорожный и уже в отставке. Тогда, собственно, и вспоминать что-то начал:
- Так вот, вызывают меня в Свердловск в управление дороги на совещание... Первое в моей жизни совещание такого уровня. Предупредили: присутствовать будет сам нарком... А я лишь две недели как назначен начальником депо. За год трех начальников посадили... Работал у нас слесарем такой Бондин. Потом писателем стал, из народа тогда писателей сильно поощряли. Он коренной уралец, мужик уже сильно пожилой, неторопливый, с хитрецой и своеобразным юмором...
Бондин по старой памяти в депо довольно часто приходил, ну и, естественно, к начальству прежде всего...
- Говорят, Витя, ты в Свердловск собираешься? - спрашивает меня.
- Да, Иван Андреевич, завтра еду!
- Не забудь с женой, детишками попрощаться! - говорит.
- Что значит «попрощаться»?
- Все твои предшественники как уехали на дорожное совещание, так и с концами...
Но на этот раз зловещие опасения Бондина не сбылись, хотя страху, как всегда, было много.
Каганович сидел в центре президиума и, злобно набычившись, ругал с матом нового начальника Свердловской железной дороги за примиренческую позицию и политическую слепоту, а потом взял какую-то бумажку и, прочитав несколько фамилий, назвал станции, где постоянно простаивали вагоны под разгрузкой, высказал предположение, что делается это преднамеренно. Тут же из президиума сорвался начальник дорожного управления НКВД и исчез за кулисами. Один из перечисленных сидел рядом с отцом. Он мгновенно побледнел, покрывшись холодной испариной. После перерыва сосед уже не появился, как, впрочем, и никто из тех, кого Каганович перечислил в числе предполагаемых пособников вредителей. Все ждали конца совещания, и когда Лазарь Моисеевич, посмотрев на часы, спросил: «Ну что, товарищи, будем обедать?» - в зале пронесся еле слышный вздох облегчения. Нарком поднялся во весь свой немалый рост и, уперев сжатые кулаки в кумачовую скатерть, в заключение сказал:
- Партия железной метлой сметет со своего пути всякого, кто будет мешать движению сталинского «локомотива» по пути социализма. И пусть не думают враги, что железные дороги СССР испытают недостаток в кадрах. Коммунистическая партия вырастила уже немало молодых командиров, пришедших на транспорт по призыву нашего вождя, товарища Сталина. Сегодня в их энергичных руках находится будущее железных дорог страны. Ряду этих товарищей я хочу вручить почетный знак наркомата путей сообщения «Ударнику сталинского призыва».
Среди награжденных оказался и мой отец. В полуобморочном состоянии он вышел на сцену, и Лазарь Моисеевич, грозно осмотрев невысокую коренастую фигуру, молча вложил ему в руку маленький кусочек металла, первую награду моего отца...
Продолжение следует
За всеми важными новостями следите в Telegram, во «ВКонтакте», «Одноклассниках» и на YouTube
