Краснодар, 12 января – Юг Times. «Юг Times» продолжает публиковать еще одно произведение известного кубанского писателя Владимира Рунова, созданное в любимом им жанре исторических экскурсов.
Любой рубеж, будь он жизненный или исторический, заставляет оглянуться назад и заново переоценить все, что произошло. Смерть человека вдруг может вскрыть неожиданное отношение общества к нему, новые подробности его жизни, которые становятся важны для того, чтобы найти то ли справедливость, то ли тему для пересудов. Так и в эпоху государственных перемен - прежние герои становятся изгоями, а те, кто не был в почете, напротив, набирают силу и влияние. Эмоционирующие массы, перемещаясь от одного политического курса к другому, полностью обесценивают созданное ранее, отрекаются от собственных же взглядов. Автор пытается найти баланс именно на такой случай: как не потерять себя, когда песня прежних царей отгремела, а на смену им пришли молодые управленцы со своими амбициями. Времена меняются всегда неожиданно, а ценности должны оставаться, и одна из них - уважение к человеку, даже тому, которые никак не вписывается в новый курс.
Продолжение. Начало в № 32 (535)
Но Сергей Федорович уже вошел в роль. Появилась прекрасная возможность в назидание другим публично оторвать голову ослушнику:
- Министр, говоришь, назначил! Ну-ка, Георгий Петрович, попросите соединить меня с министром жилищно-коммунального хозяйства!
Через минуту на длинном проводе принесли и поставили на стол телефон, а еще через минуту раздался голос министра. После взаимных приветствий, из которых присутствующим стало ясно, что Медунов и министр на короткой ноге, Сергей Федорович, в нескольких словах объяснив ситуацию: добавил:
- Вот хочу с тобой посоветоваться, что мне Леониду Ильичу доложить? Может быть, сказать, что его поручение министерством проигнорировано?
Что там объяснял министр, нам было не слышно, но по удовлетворенным хмыканьям Медунова стало ясно, что песенка Вихляева спета и министр за свое благополучие не только его, а весь проштрафившийся институт сдаст на съедение кому угодно без всяких раздумий.
- Я считаю, - удовлетворенно заключил разговор Медунов, - новое руководство проектного института поймет всю важность поручения генерального секретаря ЦК КПСС! - и, попрощавшись, положил трубку.
- Вот и все, а вы говорили: министр, министр! Как видите, и с министром вопрос согласован, - сказал он окончательно опешившему от такого разворота событий ГИПу. - А сейчас идите и передайте вашему директору, что он уже не директор!..
Вечером этого же дня я встретил в нашей приемной Вихляева. Он имел обескураженный, я бы даже сказал, смятый вид. От его высокомерной самоуверенности не осталось и следа. Он робко сидел на краю стула и, видимо, ждал Виктора Даниловича Артюшкова, моего шефа и заместителя председателя крайисполкома по вопросам капитального строительства. Я знал, что уже полным ходом заработал механизм защиты Вихляева. Те два заместителя министра, которых в ущерб себе Вихляев обихаживал в Сочи, тоже примчались в Краснодар и сейчас находились в крайкоме партии, куда отправился и Артюшков. Виктор Данилович к Вихляеву относился неплохо, ценил его как специалиста и организатора, хотя нередко поругивал за излишнюю самоуверенность.
- Ну что? Доигрался! - были его первые слова, когда он вошел в приемную и увидел понурого штрафника. - Разве я тебе не говорил, разве я тебя не предупреждал?.. Света (к секретарше), закрой уши... А ты мне все... - и Виктор Данилович произнес на ненормативном русском языке слова, которые японец воспринял бы как интимное сожительство Вихляева с этой самой консолью. - Вот и до... Сам для себя разбудил лихо!
Вихляев еще ниже опустил плечи и голову.
- Ну заходи! - Виктор Данилович милостиво распахнул дверь кабинета...
Переговоры по Вихляеву шли весь следующий день, и судя по всему, очень трудно. Медунов уперся и продолжал гневаться, хотя уговаривающий нажим из Москвы мягко нарастал.
К нему подключились уже силы из ЦК КПСС, по-моему, даже на уровне заведующего профильным отделом. Все хором просили дать Вихляеву последний шанс. Виктор Данилович тоже считал, что Вихляев сейчас сделает возможное и невозможное, но упущение исправит. В конце концов уговорили! Медунов принял Вихляева, еще раз широко «мазнул его по стене», на что получил клятвенное заверение: поручение будет выполнено в самые сжатые сроки и на высоком техническом уровне.
Артюшков с присущей ему остроумной объективностью прокомментировал это так:
- У нас, если по жопе хорошо не дашь, никто делать ничего не будет!
Вихляев слово сдержал. За месяц выполнили то, что не могли сделать за полтора года. Консоль получилась отменная. Огромное сооружение, одним концом заглубленное в береговой скальный припай, держалось в полном смысле «на воздусях». Расчеты были сделаны виртуозно, гарантии прочности стопроцентные. Лантодуб, выступавший в качестве эксперта, восхищенно цокал языком:
- Ну, молодцы! Ну, проказники! За такую работу надо руки поцеловать. Ты посмотри, когда захотят, черта могут подковать!
Проект повезли в Москву, где на заседании градостроительного совета Госстроя СССР он получил восторженную оценку. Стали даже поговаривать, что возможна Госпремия за оригинальное решение сложнейшей технической задачи. Вихляев ходил в именинниках, однако не стал широко отмечать свой успех, а вечером с двумя близкими друзьями решил в верхнем буфете гостиницы «Россия» поужинать под бутылочку коньяка. Ну что такое бутылка коньяка на трех здоровых и крепких мужиков? Слону дробина! Потом, однако, на нее все и списали...
Есть в торце этой гостиницы довольно странная и опасная лестница. Она спускается крутым винтом, оставляя внутри себя пустое пространство, образуя этакий шахтный ствол, спадающий с верхних этажей до самого подвала. После ужина трое рослых мужчин спускались по этой лестнице. Вихляев, самый высоченный, шел, держась за поручни, которые не достигали даже его бедра. На одном из пролетов им повстречались две молодые женщины, поднимавшиеся вверх. Вихляев решил их галантно пропустить и, сделав широкий приглашающий жест, вдруг потерял равновесие и, перевернувшись на глазах у всех через перила, стремительно полетел вниз. Он упал на одну из нижних площадок и погиб, конечно, сразу.
Артюшков, узнав об этом, долго сидел молча, опустив голову и запустив руки в густую шевелюру.
- Да! - только и сказал он горестно. - Вот и вся жизнь наша такая, дурацкая!
Кадры решают все!
Я думаю, эту фамилию сегодня помнят немногие, но было время, когда имя Геннадия Андреевича Варакина воспринималось не менее звучным, чем имя Медунова. Он занимал должность первого заместителя председателя крайисполкома и руководил в крае промышленным, строительным и жилищно-коммунальным комплексом. Тут следует дать определенное пояснение о функциях крайисполкома в руководстве производственной отраслью. В сущности, местной советской власти ни одно сколько-нибудь значительное промышленное предприятие в крае не подчинялось и перед ней не отчитывалось. Все нити управления большими заводами, портами, железной дорогой, гражданской авиацией и прочими масштабными производствами находились в руках министерств, ну и, естественно, крайкома партии. Крайисполком и краевой депутатский корпус в те дела не вмешивались, и им была отведена роль блюстителей так называемой местной промышленности. Это были слабые в техническом отношении фабрики и фабричонки, почти кустарные мастерские, производящие товары народного потребления, причем, как правило, низкого качества. Так, Лабинская фабрика бытовой промышленности выпускала краски таких расцветок, что если ими покрасить тюрьму, то там год должен был идти за три, а этими красками малярили квартиры в новых домах. Подъезды с остатками «зековских» расцветок - это как раз от того времени.
Нормальный человек, получив такую квартиру, первым делом выламывал дверной замок, поскольку его запросто можно было открыть гвоздем, а ключ от него подходил к половине запоров во всем доме, потом бегал в поту и искал добротный замок, нормальную краску, ибо в кухню страшно было зайти, глядючи на стены, вымазанные колером, который еще Ильф и Петров квалифицировали как цвет канализационной трубы. Но это к слову о достижениях местной советской промышленности, так как все, что она выпускала, характеризовалось емким русским словом «говно». И прошу квасных патриотов не хватать меня за лацканы пиджака. Родину я тоже люблю, но в отличие от них хочу, чтобы мои сограждане (как это давно сделало все цивилизованное человечество) забыли о туалетах, где к писсуару надо подбираться исключительно на каблуках, зажмурив глаза и затаив дыхание, так как образ отечественного сортира, в особенно выгребного, печатавшись в память, потом долго мешает жить.
Геннадий Андреевич Варакин как раз был тем человеком, который эти проблемы знал и многое делал, чтобы их ликвидировать. Но у него была одна пагубная страсть - он выпивал, причем в последние годы довольно сильно.
Но дело даже не в этом! У нас пьющему человеку многое могут простить, если он не выступает «поперек батьки». Варакин, к сожалению, и пил, и выступал. Ему далеко не все было по душе в позиции Сергея Федоровича, который к Варакину вначале относился с доверием, ценя в нем знающего и энергичного специалиста. Геннадию Андреевичу не нравился прежде всего пропагандистский шум, который сопровождал всякую, часто мало обоснованную инициативу, исходящую из «большого партийного дома».
Уверен, сегодняшний читатель вряд ли знает, что означает слово «хлорелла». А между тем был период, когда без этого слова не печатался ни единый номер краевых газет, не выходила ни одна передача краевого радио и телевидения. Главный редактор Краснодарской студии телевидения Борис Яковлевич Верткин, бегло просмотрев выпуск последних известий и не найдя там искомое, возвращал тексты и при этом говорил: «Иди быстро и где хочешь ищи хлореллу!»
Из ведомства Кикилы строго следили, чтобы о «волшебных» свойствах хлореллы постоянно напоминали трудящимся, десятилетиями ожидавшим мясное изобилие на прилавках. Что же это за волшебные качества и с чем их едят? Оказывает ся, хлорелла - это некая разновидность микроскопических соплеобразных зеленых водорослей, которые якобы с жадностью поедает скот и тучнеет при этом, как на дрожжах. (Голодный скот, как известно, жрет все.) Гул по поводу хлореллы стоял вселенский, как когда-то по поводу ветвистой пшеницы, которой Лысенко «ущекотал» даже Иосифа Виссарионовича, не говоря уже о Хрущеве. Потом враз как отрезало! Выяснилось, что коровы от хлореллы вначале раздувались наподобие аэростатов воздушного заграждения, а затем с тугим атмосферным свистом выпускали из брюха содержимое, словно пробитые из зенитного орудия, превращаясь в скелетообразных одров с предсмертной укоризной в глазах.
Слава Богу, о хлорелле вскоре забыли! Но подвалила другая не менее радостная пропагандистская кампания. Из рук великого селекционера Павла Пантелеймоновича Лукьяненко буквально выхватили два новых, еще «сырых», не до конца проверенных сорта озимой пшеницы «Аврора» и «Кавказ» и тут же засеяли ими довольно обширные площади.
В первый год урожай был просто ошеломляющий, гдето по 70-80 центнеров с гектара. Восторженные вопли по этому поводу перекрыли все мыслимые пределы. Стали даже поговаривать о перевороте в селекционной науке, вознося при этом Павла Пантелеймоновича до небес. Василий Иванович Семенихин, председатель краевого телерадиокомитета, рассказывал на очередной редакционной «летучке» детективную историю о том, как некие американцы, посетив во время жатвы богатый кубанский колхоз, зашли в обувке прямо в пшеничный бурт, чтобы незаметно набрать в туфли хотя бы несколько чудодейных зерен, а потом тайно увезти их домой и там воспользоваться достижениями советской науки. Но бдительные чекисты разглядели эту уловку и заставили пристыженных гостей вытрясти чувяки обратно в бурт, все до последнего зернышка. Рассказывая нам об этом, прекраснодушный Василий Иванович горел от гордости за Павла Пантелеймоновича, за советских чекистов и нашу коммунистическую партию, организатора и вдохновителя всех наших успехов. С его точки зрения, сорта «Аврора» и «Кавказ» были не просто победой, а великим переломом в борьбе за продовольственное изобилие в советской стране. В сторону крайкома партии Василий Иванович всегда смотрел только просветленным, сияющим взором. Однако на следующий год с новыми сортами стали происходить неприятные вещи, о которых Лукьяненко предупреждал. Их стали стремительно поражать болезни, в том числе такая опасная, как «ржавчина». Втихую рассказывали, что Лукьяненко страшно переживал все это, корил партийных работников за поспешность, даже написал по этому поводу письмо первому секретарю.
Как настоящий ученый и мудрый человек, он хорошо знал, что означает народная истина «Не кажи гоп, пока не перепрыгнешь» и какую трагическую цену уже заплатила советская биологическая наука за лысенковский авантюризм. Но с профессиональных «идеологов» (кстати, любых политических расцветок) всегда как с гуся вода. Они уже к этому времени нашли и вцепились в другую идею и ею морочили всем голову. Я думаю, внезапная смерть Лукьяненко, случившаяся 13 июня 1973 года на опытном пшеничном поле, была предопределена и такого рода переживаниями.
Ранним-ранним утром он приехал на делянку и, отослав шофера, наказал ему вернуться через пару часов. Выезжая на шоссе, водитель оглянулся: по литой пшеничной равнине одиноко пробиралась крохотная человеческая фигурка. Шофер еще долго видел над золотистыми колосьями знаменитую соломенную шляпу...
А когда вернулся, шляпы не было видно. Лишь свежий ветер пробегал волнами по тяжелейшей пшеничной поверхности. Предчувствуя недоброе, шофер побежал по примятому следу, пока не наткнулся на лежащего среди сломанных колосьев Лукьяненко. Но тот был уже без дыхания... Я совсем не склонен связывать обширный инфаркт семидесятидвухлетнего академика (он умер через 4 дня после своего дня рождения) с неудачей сортов «Аврора» и «Кавказ», но то, что партийные идеологи превратили это в неудачу, а в конечном итоге, в некий позор знаменитого селекционера, думаю, было очевидно, во всяком случае для Лукьяненко. Говорят, он очень сильно переживал, что уступил уговорам и выпустил на товарное поле еще не до конца проверенные сорта. Продолжение следует
За всеми важными новостями следите в Telegram, во «ВКонтакте», «Одноклассниках» и на YouTube
