Краснодар, 22 декабря – Юг Times. «Юг Times» продолжает публиковать еще одно произведение известного кубанского писателя Владимира Рунова, созданное в любимом им жанре исторических экскурсов.
Любой рубеж, будь он жизненный или исторический, заставляет оглянуться назад и заново переоценить все, что произошло. Смерть человека вдруг может вскрыть неожиданное отношение общества к нему, новые подробности его жизни, которые становятся важны для того, чтобы найти то ли справедливость, то ли тему для пересудов. Так и в эпоху государственных перемен - прежние герои становятся изгоями, а те, кто не был в почете, напротив, набирают силу и влияние. Эмоционирующие массы, перемещаясь от одного политического курса к другому, полностью обесценивают созданное ранее, отрекаются от собственных же взглядов. Автор пытается найти баланс именно на такой случай: как не потерять себя, когда песня прежних царей отгремела, а на смену им пришли молодые управленцы со своими амбициями. Времена меняются всегда неожиданно, а ценности должны оставаться, и одна из них - уважение к человеку, даже тому, которые никак не вписывается в новый курс.
Продолжение. Начало в № 32 (535)
После войны Георгий Никитович был командиром Новороссийской военно-морской базы, и тогда в порт с дружескими визитами нередко заходили иностранные корабли. По традиции командующему базой в знак доброй воли непременно вручалась награда, и часто довольно высокая. Я помню, когда Георгий Никитович приходил к нам в студию на передачу, мы всегда любовались его форменной адмиральской тужуркой, усыпанной сверкающими звездами. Он был человеком компанейским, доброжелательным, охотно рассказывал о своем боевом прошлом. Жена его - тоже из примечательных людей. Ее первым мужем был Цезарь Куников, командир десанта на Малую Землю, погибший там вскоре.
Могила Куникова вначале была в Геленджике, там на похоронах они и познакомились. Холостякову приглянулась молодая и красивая вдова, и вскоре он сделал ей предложение. Жили они долго и счастливо ровно до того дня, как к ним в квартиру несмело постучались двое молодых людей, парень и девушка. Даже не девушка, а девочка-школьница, что и расслабило искушенного в жизни Холостякова. Они назвались «красными следопытами», по-моему, из города Иванова. Расспрашивали, записывали, вели себя заинтересованно, но застенчиво, попросили для школьного музея фотографии. Потом приходили еще пару раз. Старики поили их чаем с малиновым вареньем, не подозревая, что юные негодяи ищут удобный момент, чтобы совершить ограбление.
Последний раз они появились уже как свои люди, попросили Георгия Никитовича надеть парадный мундир, чтобы вместе сфотографироваться. Парень встал рядом с адмиралом, девочка достала фотоаппарат. Георгий Никитович привычно улыбнулся и пропустил тот момент, когда парень ударил его ножом через спину в самое сердце. Через минуту жену Холостякова убили на кухне, где она готовила чай. Варенье из расколотой банки растеклось по полу и смешалось с кровью. Мне об этой истории рассказывала потом Мария Кузьминична Покрышкина, жена трижды Героя Советского Союза Александра Ивановича Покрышкина, с нескрываемой горечью, которую подпитывала собственная беда. В день смерти Александра Ивановича из квартиры исчезла его летная книжка.
- В доме-то никого чужих не было... Вроде все свои, близкие, знакомые пришли выразить сочувствие... Я сама ничего не помню, только на уколах держалась... Саша последние свои дни в забытьи был. Врач утром говорит мне: «Воюет все ваш Александр Иванович, командует схваткой...» Так и умер, в боевом развороте... Война ведь из них никогда не уходила. После этого дня книжка исчезла, как в воду канула. Я потом даже ясновидящую приглашала. Говорит, кто-то из своих взял... Это я и без нее знаю...
Летная книжка лучшего советского аса, единственного, кто получил третью Золотую Звезду почти за год до окончания войны, драгоценная национальная реликвия, а ее с легкостью украли прямо из дома в день смерти героя, воспользовавшись горестной суматохой. Ну ничего у этих гадов святого нет!
Парня, что Холостякова убил, поймали, судили и вроде расстреляли. Тогда еще убийц казнили. Это потом начались игры в гуманность, и Россия в угоду неизвестно кому стала накапливать всю мразь в человеческом образе. Писатель Приставкин, один из главных идеологов такого рода гуманизма, до сих пор бурчит по телевизору что-то о вечных ценностях и несчастной судьбе самих убийц, а в юридическом обороте уже полным ходом мусолят неслыханный доселе термин - «серийный убийца». Это когда жертвами одного становятся десятки. Он их убил, а сам хоть и паскудно, но живет.
Мы с Сергеем Федоровичем с этого и начали разговор:
- А что, разве не видно, что это организованный и поощряемый кем-то преступный промысел? - с полуоборота завелся Медунов. - Украсть, осквернить награды ветеранов, вытереть ноги о наши святыни, убить человека, который защищал Родину. А он является, заметьте, национальным героем страны и народа! Это стало возможно! - возбужденно говорил он, меряя комнату широкими шагами. - Вы пойдите на Арбат, вы посмотрите, что делается там... А Ельцин словно ослеп...
Я вспомнил одну омерзительную сцену прямо возле театра Вахтангова. На раскладном брезентовом стульчике посреди торгового развала сидел толстый, конопатый, неопределенного возраста тип и ел из пластмассовой миски залитую кипятком китайскую лапшу. Делал он это с каким-то вызывающим бесстыдством, не обращая никакого внимания на толпу, беспрерывно текущую по Арбату. (Все-таки ритуальный центр столицы. «Ах, Арбат, мой Арбат!» - так долго всхлипывал под гитару поэт.) Тип, обжигаясь, втягивал в себя горячее тесто, чавкая и шаря мокрыми пальцами по дну чашки. Ел он почему-то руками, время от времени вытирая их о полы генеральской парадной шинели, наброшенной на плечи. Из-под камуфляжного кепи американского образца в разные стороны торчали ярко-рыжие длинные, почти клоунские патлы.
«Насрать мне на всех вас!» - читалось на толстой, сальной, какой-то бесформенной, комкообразной физиономии. Тип торговал военной формой, знаменами и наградами. Я обратил внимание на несколько потускневших орденов Красной Звезды - самой ходовой фронтовой награды.
Один мой знакомый, во время войны командир батареи противотанкового полка, имел пять таких орденов.
- Бой закончился, - рассказывал он, - и оставшимся на ногах командир полка красную звездочку в стакан с водкой опускал. «На, - говорит, - носи! Лучше синица в кулаке, чем журавль в небе». Меня два раза на Героя представляли, да дальше дивизии документы не пошли. Один раз штаб разбомбили со всеми бумагами, другой раз тоже что-то стряслось там. После пятого ордена говорю комполка: «Ты, Егорыч, больше мне звездочку не предлагай - даже неудобно носить столько...» А потом под Берлином, перед последним штурмом представляли ударные части маршалу Жукову. Подошел он ко мне, потрогал ордена правой рукой и говорит:
- Запомни, капитан, самый геройский орден... У меня такого, к сожалению, нет...
- И что ты просишь за них? - спросил я у типа.
Он медленно поднял на меня оловянный взгляд, присосал языком несколько раз дупло в зубе и только потом спросил:
- Чем интересуешься-то?
- Орденом Красной Звезды!
- Звездулькой? По полтиннику идет!
- По пятьдесят рублей, что ли? - переспросил я.
Тип переглянулся с сидящей рядом бабой и захохотал, обнажив плохие зубы:
- Ты что, с Урала? - повторил он расхожую фразу из какогото фильма... - По полтиннику - это значит по пятьдесят баксов. Здесь, старичок, вашими рублями только жопу подтирают... Понял? - в голосе его прозвучала нескрываемая издевка. Ох, как бы я много дал, чтобы заехать своим рифленым башмаком по жирной роже, чтобы потекла из поганой твоей глотки черная юшка... Да крутом сидели такие же... А народ равнодушно шел своей дорогой. Ах, Арбат, мой Арбат… Что ж ты, дорогой, все это терпишь!.. Незаметно от трагической фигуры Холостякова мы снова перешли к Новороссийску:
- Вы Вихляева помните? - спросил я.
- Вихляева, Вихляева? - секунду вопросительно повторил Медунов. - Это не из Сочи ли?
- Из Сочи! - ответил я.
- Ну как же, помню! Отлично помню! - воскликнул он. - Какая-то жуткая, почти мистическая история, - сказал Сергей Федорович раздумчиво, барабаня пальцами по столешнице, а потом, вскинув на меня глаза, сказал:
- Вот ты меня, Володя, в жесткости часто упрекаешь...
Я развел руками, изобразив на лице искреннее недоумение.
- Знаю, знаю, упрекаешь! - миролюбиво рассмеялся Медунов. - Ну, не ты, так другие... А если бы я тогда проявил жесткость да принципиальность, жив бы был сегодня Вихляев. Но уговорили доброхоты!..
Когда на следующее утро, после торжественного банкета, Медунов с Поляковым пришли к Брежневу, Леонид Ильич встретил их в спортивном костюме.
Генсек выглядел усталым, но был крайне доброжелательным. Он взял пачку писем с разного рода просьбами, которые Медунов приказал приготовить краевым ведомствам, бегло просмотрел несколько из них и потом сказал:
- Ты, Сергей Федорович, неправильно вопрос ставишь - построить больницу, дать деньги на водопровод... Что еще там у тебя... ага, вот… дом для цементников... ну и так далее. Словом, дыры латаешь... А надо проблему Новороссийска решать на большом государственном уровне. Значит, так... Готовьте с Госпланом совместное постановление ЦК и Совмина по развитию Новороссийского пароходства и комбината «Новоросцемент». В полном объеме, со строительством жилья, социальной сферой: школы, больницы, дороги, тот же водопровод, магазины... Словом, город должен изменить свой облик. Я вот ночью гулял по центру. Один, между прочим... - Брежнев рассмеялся, - мои хлопцы из охраны просмотрели, когда я ушел. Тоже, видимо, праздновали. Но не в этом дело... Город, точнее, облик города не отвечает нынешнему статусу героя. Как после войны восстановили его на живую нитку, так почти все и осталось по сей день. Вы должны построить город, отвечающий его значимости как для истории страны, так и для ее экономики - мощная промышленность, крупное наливное пароходство, большой порт. А жилые микрорайоны, я думаю, надо двинуть на Малую Землю... И памятником это будет ребятам павшим, да и просторы там для развития города немереные... Кстати, о памятниках...
В это время в гостиничный номер, наскоро отремонтированный к приезду генсека, вошел генерал медслужбы кавказской внешности:
- Леонид Ильич! Завтракать пора...
Брежнев пригласил гостей к столу:
- Со мной не желаете трапезу разделить? - он рассмеялся, показав рукой на входящего официанта. - Правда, у меня тут не разговеешься... Весь мой завтрак - стакан чая с молоком да булочка пресная с кусочком масла. Могу угостить...
Медунов возбудился:
- Леонид Ильич, да вы ж на Кубани! Где тут телефон?..
Генерал сурово насупился:
- Сергей Федорович, дорогой! В чужой монастырь со своим уставом не надо... У нас порядок строгий.
Брежнев беспомощно развел руками:
- Видишь, как живу... Каждая калория на учете. Лишнюю не выпросишь, зато вес постоянный - семьдесят шесть кило... - не без гордости Леонид Ильич провел руками по животу.
Фигура у генсека, действительно, была подтянутая. Медунов не удержался от вздоха. У него с фигурой явно не клеилось: живот был намного увесистее, да и лицо пошире.
Брежнев весело рассмеялся:
- Не расстраивайся, Сережа! Садись-ка со мной за стол, чайку выпьем... Чаек, он с утра в самый раз будет, к хорошим мыслям располагает...
За тем утренним, ставшим для Новороссийска воистину историческим чаем толковали еще о многом и тогда же оговорили вопрос возведения памятников в честь героической обороны города как в Отечественную, так и Гражданскую войну. Брежнев согласился на грандиозную, стоимостью во много миллионов рублей, мемориальную программу. Я думаю, это были первые ступени той лестницы, по которой рядовой полковник Великой Отечественной войны, подталкиваемый лизоблюдами и златоустами, в мирное время поднялся до маршала Советского Союза, обладателя мыслимых и немыслимых наград, до такого искажения исторической правды, что сразу после его смерти у него отобрали орден Победы, которым могли награждать только полководцев, добившихся крупных стратегических побед в годы войны. Вот уж в который раз мы смешим весь мир: вначале под сладкоголосый хор восхваления награды с поклоном преподносим, а потом под яростный ор возмущения их же отбираем, но уже, как правило, у покойника. Сбитым с толку народным массам от всего этого остается только плакать или смеяться.
Но я это к слову, а точнее, к теме о памяти и памятниках, которые мы не можем ни хранить, ни толком делать.
В контексте той обширной мемориальной программы в месте, где высаживался десантный отряд под командованием майора Куникова, должны были по замыслу московского скульптора Цигаля возвести некое уникальное сооружение, которое своей конфигурацией символизировало бы бросок десанта из морской пучины на сушу.
Предварительно был объявлен конкурс, в котором приняло участие много известных мастеров монументального жанра (заказ, как я понимаю, был очень выгоден как в материальном, так и моральном плане). Я был на итоговой выставке макетов. Она проходила в Новороссийском клубе моряков, и уже тогда было всем ясно, что заказ, скорее всего, упадет в руки Цигаля.
Во-первых, он являлся действительно большим мастером своего дела, а во-вторых, тоже был малоземельцем. Фотография молодого матроса Владимира Цигаля с немецким автоматом через плечо мелькала в печати, как бы напоминая, что кому как не ему, участнику событий на Малой Земле, и делать этот памятник.
Грустно было одно: сооружения замысливались как огромные комплексы, этакое нагромождение металла, гранита, мрамора, способное поразить любое воображение прежде всего грандиозностью замысла и гипертрофированным имперским величием.
Идеология мемориального гигантизма канонизированного советского скульптора Вучетича, воплощенная еще в Берлине, а затем в Волгограде, здесь, в Новороссийске, как мне кажется, получала дальнейшее развитие. Никто тогда не думал, что подобные огромные памятники надо будет постоянно обслуживать, охранять, ремонтировать, содержать возле них большой штат и тратить немалые средства на все это. Как, впрочем, никто никогда не задумывался, что обветшавший, полуразрушенный памятник убивает память о событии, в честь которого он поставлен, больше, чем отсутствие памятника как такового.
Продолжение следует
За всеми важными новостями следите в Telegram, во «ВКонтакте», «Одноклассниках» и на YouTube
