Краснодар, 11 августа – Юг Times. «Юг Times» начинает публиковать еще одно произведение известного кубанского писателя Владимира Рунова, созданное в любимом им жанре исторических экскурсов.

Любой рубеж, будь он жизненный или исторический, заставляет оглянуться назад и заново переоценить все, что произошло. Смерть человека вдруг может вскрыть неожиданное отношение общества к нему, новые подробности его жизни, которые становятся важны для того, чтобы найти то ли справедливость, то ли тему для пересудов. Так и в эпоху государственных перемен - прежние герои становятся изгоями, а те, кто не был в почете, напротив, набирают силу и влияние. Эмоционирующие массы, перемещаясь от одного политического курса к другому, полностью обесценивают созданное ранее, отрекаются от собственных же взглядов. Автор пытается найти баланс именно на такой случай: как не потерять себя, когда песня прежних царей отгремела, а на смену им пришли молодые управленцы со своими амбициями. Времена меняются всегда неожиданно, а ценности должны оставаться, и одна из них - уважение к человеку, даже тому, которые никак не вписывается в новый курс.

Теплым осенним днем в Москве, на Востряковском кладбище, хоронили Сергея Федоровича Медунова. Накануне дамочка из НТВ, похожая на вертлявую птичку из кукольного мультика, бойко «отстукала» клювиком в вечернем выпуске «Новостей», что «на восемьдесят четвертом году жизни скончался Медунов, бывший властелин Краснодарского края, похитивший несметные богатства и отсидевший за это длительный срок в тюрьме». В этой информации правдой было только то, что Медунов действительно умер. И, пожалуй, то, что в течение многих лет он был если не властелином края, то во всяком случае фигурой, близкой к этому качеству.

 

Похороны Медунова

В коммунистические времена так было заведено - первый секретарь главенствующего на территории партийного органа (крайкома или обкома) всегда являлся обществу в образе высшего праведника и судии на все случаи жизни. От одного его слова, взгляда или жеста зависело многое, если не все. Таковы были правила той игры.

Энтэвэшная «птичка», вылупившаяся на свет через четверть века после тяжелейшей войны и уже в ранние школьные годы с хохотом сморкавшаяся в пионерский галстук (что в столичной тусовке считалось сопротивлением режиму), равнодушно отбарабанила это сообщение, состоящее всего из нескольких слов, и привычно стала озвучивать «ужастики» из современного российского быта, добавляя туда концентрированную смесь из зарубежных кошмаров.

Где ей знать, что с кончиной Медунова для многих и многих людей, особенно на Кубани, в прошлое, а скорее, в глухое забвение уходила целая эпоха, составлявшая смысл и цель их трудной, а подчас просто самоотрешенной жизни.

Из края на похороны отправилась депутация знаковых и руководящих персон, еле уместившаяся в большой самолет, летевший из Краснодара в столицу специальным рейсом: утром - туда, вечером - обратно. В полете я оглядел салон. Привычной для таких сообществ оживленности не было. Люди, долго и близко знавшие друг друга, с нескрываемой грустью отмалчивались, иногда со вздохом пропуская поминальную рюмочку под постный аэрофлотовский бутерброд.

Я подсел к пожилому механизатору, звучное имя которого лет тридцать не сходило с газетных полос. На лацкане ношеного пиджака висела потемневшая от времени золотая звездочка. Он молча опрокинул в пластиковый стакан несколько «булек» коньяка и передал мне:

- Пей!

Густая душистая жидкость мягко ударила в голову, приятной истомой разлилась по телу.

Механизатор с хрустом смял свой стаканчик в могучей заскорузлой руке:

- Глыба был человек! - сказал он, невидяще глядя в иллюминатор. - Глыбища! - повторил задумчиво, словно для самого себя.

Для всех летящих в этом самолете (пожалуй, кроме меня) Сергей Федорович Медунов являлся ведущим персонажем в той главе жизни, которая содержала самые яркие и запоминающиеся страницы их личных биографий.

Слышу, за спиной кто-то с хриплой отдышкой рассказывает:

- ...Звонит мне дежурный в шесть утра, Медунов, говорит, в районе! Я мигом - в машину, штаны на ходу застегиваю... Вбегаю в кабинет, а он уже там. Извини, говорит, вот решил в уборку пораньше тебя побеспокоить...

А на столе заседаний, прямо посередине, стоит оцинкованное, цыганских размеров ведро, до краев наполненное кукурузными початками... Чувствую в этом какой-то подвох, но от волнения врубиться никак не могу, к чему бы это. Ну он заметил, что я на ведро глазом кошу, и говорит:

- А хороша кукуруза у тебя в районе! Ох, хороша! - берет початок в руки, а тот солнышком играет, как из золота отлитый... М-да! Расчувствовался я от такой оценки, слегка бахвалиться начал, цифрами сыплю, как у меня в районе все хорошо да ладно. Он с одобрением головой кивает, а потом спрашивает:

- Ну а с дорогами как?

- Много поработали и над этим вопросом, Сергей Федорович, - докладываю.

- Столько-то километров ввели, столько-то отремонтировали.

Словом, чувствую себя в некотором роде именинником. Про ведро уже и забыл. А он вдруг, как бы между прочим, говорит:

- А какова в районе протяженность дорог сельхозназначения?

Я, как водится, цифру называю с округлением в большую сторону. Дорог у нас много, с хорошим твердым покрытием, гордиться есть чем.

- Это хорошо! - одобряет. - Молодцы!

После такой оценки я уже совсем расслабился и бдительность утерял полностью. И вдруг он берет в руки это самое ведро, будь оно неладно, и ставит прямо передо мной:

- Я вот на одном километре твоих замечательных дорог, как видишь, насобирал полное ведро не менее замечательной кукурузы. Я думаю, на семь-восемь кило потянет? Ты вот возьми машинку счетную, и давай прикинем... Сколько, ты говоришь, у вас дорог сельхозназначения?.. Ага! Вот и перемножь это на семь, а лучше на восемь - и ты получишь то количество сельхозпродукции, что у тебя по дорогам валяется... Я думаю, будет справедливо, если на этот объем мы увеличим вашему району план по производству кукурузы. Согласен с такой постановкой?

Я, конечно, руки по швам - спасибо, Сергей Федорович, за ценный совет! Он засмеялся и говорит:

- Да не совет тебе нужен, а побольше рачительности и внимания проявлять, как урожай сохранить. Ты погляди, какой увесистости и красоты початки у тебя по кюветам да колдобинам валяются...

Кукурузу на стол высыпал, ведро забрал и уехал...

- А у меня еще хуже было! - включается в разговор такой же, с мазутцем и властным рокотанием голос. - Звонит мне однажды летом начальник районного ГАИ. Сообщает, что возле Журавской вроде как Медунов на обочине что-то тяпкой рубит...

- Ты что, сдурел? - говорю.

- Никак нет! - отвечает. - В твердой памяти и трезвом уме.

Я, конечно, кувырком в машину и на Журавскую. Подъезжаю, действительно: Сергей Федорович стоит у дороги, опершись о тяпку, соломенная шляпа на затылке, рубашка мокрая, лицо в поту... Здоровается приветливо:

- А я думал, уже не дождемся тебя! Присоединяйся к честной компании. Тяпка у тебя есть? - спрашивает. – Нет? Ну, мы тебя выручим.

- Пал Кузьмич, - к водителю обращается, - отдай первому свою тяпочку.

Начинаем рубить жухлую траву. Он меня по ходу о делах спрашивает. Я что-то отвечаю, а сам от стыда горю, от физиономии прикуривать можно. Июль, полдень, жара невыносимая... Народ мимо едет - глазам не верит: первый секретарь райкома и Медунов амброзию вдоль дороги рубят! Он в рубашке свободной, шляпа соломенная, сандалии легкие. Я же при полном параде: костюм, галстук, туфли лаковые... Помахали мы так с полчасика, а потом он мне и говорит:

- Ты тут немножко еще поработай, а мы с Кузьмичом поедем дальше. А тяпку дарю тебе на память и в назидание...

Слушая эти и подобные байки, звучащие под аккомпанемент самолетных моторов, я и сам кое-что вспомнил. Например, как в медуновские времена исступленно и воистину всем миром навалились на сорняки, амброзию эту зловредную. И не дай бог сказать где-нибудь тогда «боремся», только – «уничтожаем сорную растительность»!

- Запомните все! - гремел со всех трибун первый секретарь крайкома. - У-ни-чтожать!

Своим неукротимым напором и подчас удивительно тонкой изобретательностью Медунов мог в считаные дни поднять край на задуманное им дело: будь то возведение за три месяца гигантского стадиона или борьба с курением. Записные скептики хихикали тогда, пуская дым в рукав: вот нашелся еще один борец с ветряными мельницами!

- А если подумать, что плохого в этом? - словно угадав мои мысли, сказал сосед по креслу. - Вот американцы сейчас миллионы бросают на борьбу с курением. А проклятие это нынешнее - наркомания?

Как все селяне, он произнес это слово с ударением на последнем слоге.

- У нас в районе раньше понятия не имели, что это такое, а сейчас... В хуторских кушерях шприцы находим... Медунов за такие вещи вмиг башку открутил бы... И правильно сделал!

- Уж да! - подумал я. - Что касается «башки», в те времена при отделении ее от тела рука не дрожала ни у кого, а у Медунова тем более. Я имел возможность это наблюдать. Однажды во время какого-то пленума или актива Медунов с такой испепеляющей критикой набросился на какого-то председателя колхоза, что тот в одночасье и скончался прямо в зале. Поднялась легкая такая суматоха. Правда, никто в тот момент ничего не понял. Человека под мышки выволокли через боковую дверь, врачи из спецполиклиники в фойе посуетились немного. А потом карета скорой помощи увезла несчастного - и с концами. Шептались впоследствии по этому поводу, но бояться первого стали еще больше.

Уж какой героический человек был секретарь крайисполкома Алексей Кондратьевич Гузий. Вся грудь в боевых наградах (один орден Александра Невского чего стоит!), на немцев чуть ли не с одной лопатой ходил, а Сергея Федоровича боялся и говорил всегда о нем с почтительным придыханием и нам, своим подчиненным, не уставал повторять:

- Смотрите, будет сам Сергей Федорович! - и со значением палец упирал почти всегда в меня, как самого малонадежного, особенно после того, как я опоздал на дежурство у каких-то дверей во время сессии крайсовета. Долгое время в крайисполкоме в должности заместителя председателя работал один уважаемый и энергичный руководитель. При всех своих деловых качествах был он человек довольно строптивый и к тому же давно курящий. Поэтому предупреждение Медунова о несовместимости курения с высоким положением проигнорировал, посчитав, что к нему, доблестному фронтовику с большим партстажем, сие предупреждение особого отношения не имеет.

Однажды этот руководитель, выходя из своего кабинета с вызывающе зажженной сигаретой во рту, нос к носу столкнулся в коридоре с Медуновым, направлявшимся в кабинет председателя крайисполкома - некурящего и непьющего товарища Разумовского.

- Ба! - изумился Сергей Федорович. - Ты что, дорогой, куришь? - тон первого секретаря был таков, что курильщик сразу понял: дело может принять показательный оборот.

- Слушай, - продолжал Медунов, причем в полный голос и принародно (в коридоре в этот момент оказались какие-то люди, в том числе и я, которые в страхе замерли там, где их застала судьба), - что о тебе подумают другие?

Сергей Федорович делает в нашу сторону широкий и плавный жест.

- И какой пример ты подаешь, когда вся Кубань поднялась на борьбу с этим злом... - и пальцем в дымящуюся сигарету, которую зампред от страха закусил, как бультерьер жертву.

На него жутко было смотреть. Но что значит старая партийная выучка! Он быстро собрался и, вытянувшись, как командир маршевой роты перед командующим фронтом, зычно произнес:

- Виноват, Сергей Федорович! Клянусь - это последняя затяжка в моей жизни. Более последовательного и твердого противника курения, чем я, вы не найдете! Медунов усмехнулся:

- Ну-ну, посмотрим!

Не знаю, как насчет твердости, но после этого случая более шумливого и крикливого борца с табаком, чем тот зампред, сыскать было просто невозможно. Однажды на совещании он устроил длинную публичную выволочку какому-то транспортному начальнику средней руки, от которого несло, как из курительной залы центрального городского кинотеатра. Он ругал его так изобретательно, что тот вспотел до кальсон и благоухать миазмами стал еще сильнее.

- Вот так наплевательски некоторые наши руководители относятся к важнейшим решениям партийных органов! И что самое нетерпимое, к указаниям самого Сергея Федоровича! - заключил зампред гневную тираду.

Бедный транспортник поклялся, что курить бросит навсегда и тотчас. Не знаю, бросил он курить или нет, но с тех пор от совещаний в крайисполкоме отлынивал под любым предлогом, присылая вместо себя заместительницу, волоокую даму с впечатляющими формами, в отличие от своего начальника, источавшую совсем другие запахи - помад и духов. Правда, зампреду это тоже не нравилось. После окончания совещания в его кабинете еще долго стоял избыточный аромат «Клима» или «Мадам Роша».

- Слушай, - говорил он раздраженно своему помощнику, - открой окна, а то воняет, как в борделе. Сил нет...

Позже мы узнали, что с запахами настоящего борделя доблестные бойцы Красной армии познакомились после взятия столицы разгромленной Венгрии. А в многоступенчатой орденской колодке нашего зампреда, которую он вздевал на пиджак ко Дню Победы и в День Советской армии, была медаль и «за город Будапешт». Так что как и чем пах бордель, он наверняка знал не понаслышке...

 

Продолжение следует

За всеми важными новостями следите в Telegram, во «ВКонтакте» и «Одноклассниках»