Краснодар, 4 октября – Юг Times. «Юг Times» продолжает публиковать еще одно произведение известного кубанского писателя Владимира Рунова, созданное в любимом им жанре исторических экскурсов.
Любой рубеж, будь он жизненный или исторический, заставляет оглянуться назад и заново переоценить все, что произошло. Смерть человека вдруг может вскрыть неожиданное отношение общества к нему, новые подробности его жизни, которые становятся важны для того, чтобы найти то ли справедливость, то ли тему для пересудов. Так и в эпоху государственных перемен - прежние герои становятся изгоями, а те, кто не был в почете, напротив, набирают силу и влияние. Эмоционирующие массы, перемещаясь от одного политического курса к другому, полностью обесценивают созданное ранее, отрекаются от собственных же взглядов. Автор пытается найти баланс именно на такой случай: как не потерять себя, когда песня прежних царей отгремела, а на смену им пришли молодые управленцы со своими амбициями. Времена меняются всегда неожиданно, а ценности должны оставаться, и одна из них - уважение к человеку, даже тому, которые никак не вписывается в новый курс.
Продолжение. Начало в № 32 (535)
Я видел одного мужика, который с сопением промчался мимо меня с пишущей машинкой в руках. Какие-то две толстые тетки пронесли скатанную в рулон напольную, так называемую кремлевскую дорожку. Но в основном люди, проникшие в здание, как говорится, немотивированно безобразничали - рвали бумаги, выбрасывали из окон папки, книги, ломали стулья. Со свистом вылетел даже графин, чуть не ахнувший по голове какого-то мужчину. Задрав голову, тот долго ругался и грозил кулаком. Помню, какие-то девахи, высунувшись сквозь разбитое окно второго этажа, со смехом звали наверх своих подружек. Те спрашивали, как их найти, а затем, перескакивая через ступеньки, тоже побежали в здание.
Сам я туда не пошел, внутренне опасаясь нехороших последствий. Правда, милиции и близко не было. Но в толпе шныряли какие-то крепкие люди, с выправкой и острыми ощупывающими взглядами, явно в непривычных для их строевой стати простых одеждах - полушубках, телогрейках, мятых и старых картузах. Одного я видел даже в ватных штанах с огромным пузырем на заднице, словно он вложил туда пару кирпичей. Около меня остановился коренастый немолодой человек в стеганой куртке, грубых сапогах и старенькой армейской шапке, но с запахом хорошего одеколона и тщательно выбритым властным лицом. Склонившись к моему плечу, он тихо сказал со скрытой угрозой в голосе:
- Ты бы, парень, валил отсюда!
Я не стал вступать в пререкания и подался в сторону парка культуры и отдыха, где лицом к лицу вдруг столкнулся со своим дядей - Владимиром Ивановичем.
Оказывается, он был в полном неведении по поводу происходящего. На трех грузовых автомобилях они везли в город дрова с хутора Папоротного, что за станицей Калужской. Только пересекли Яблоновский мост через Кубань, как их остановила милиция, машины заставили поставить в оцепление, а затем, забрав ключи, велели шоферам идти домой и побыстрее.
Дядя опытным взглядом бывалого человека оценил обстановку и сказал, что нам лучше сматываться, тем более что со стороны Кубани к улице Захарова стали подходить тентованные военные машины. Видимо, властный механизм наконец заработал. Я увидел, как изпод брезентов выпрыгивают курсанты в полевой форме и строятся в шеренги. Правда, без оружия, но их было очень много.
Через весь город мы пошли к себе на шоссе Нефтяников. Никакой транспорт не ходил, и все улицы в двух кварталах от Красной были словно вымершие. Мы шли по улице Коммунаров, не теряя надежды, что может быть «зацепимся» на какой-нибудь шалый трамвай.
За улицей Северной нас остановил военный патруль, проверил у дяди документы. Я показал студенческий билет. Старший патруля почему-то долго его вертел в руках, а потом спросил:
- А ты что там делал?
Я соврал, что был вместе с дядей на лесосеке и приехал на тех машинах, которые у нас забрали, и сейчас возвращаюсь домой. Владимир Иванович подтвердил, но патрульный тем не менее записал в планшетку мою фамилию и адрес. По-недоброму сверкнув полным ртом золотых зубов, он вернул студенческий билет и жестко сказал:
- Сиди, парень, дома! Если не хочешь приключений на свою задницу.
Мы пошли дальше, и я, отойдя на приличное расстояние, посчитал своим долгом дать характеристику патрульному:
- Ты сам задница с золотыми перьями!
Дядя остановился, посмотрел на меня сверху вниз и произнес свою сакраментальную фразу:
- Самый большой враг для тебя, Володя, - это ты сам!
Пока мы добирались до дому, он еще долго угнетал меня назидательными нравоучениями, вспоминая истории из своей жизни, когда непослушание приводило к крупным неприятностям. Я думаю, что большинство этих историй были придуманы специально для меня, поскольку более неожиданного и менее законопочитающего человека, чем мой дядя, трудно было себе представить.
Когда мы наконец уставшие и голодные ввалились в нашу жарко натопленную турлучную хату, тетка быстро закрыла ставни и заперла на засов калитку. Здесь уже были Соломон, Лукич и сестра тетки, полная, но по-прежнему красивая тетя Валя, приехавшая накануне из Кропоткина.
Мой рассказ об увиденном был настолько ярок и убедителен, что Соломон Маркович раза три глотал нитроглицерин, а Лукич вскакивал и молча бил себя ладонями по галифе, извлекая из них тучи пыли. После одного из таких хлопаний тихая и деликатная тетя Валя предложила:
- Тит Лукич! Давайте я вам брючки постираю.
Чего говорить, я вошел в роль - я рычал, я бросался на дверь, показывая, как толпа ломилась в комендатуру (хотя сам этого не видел), даже один раз изобразил несчастного убиенного и лег у ног своих ошарашенных слушателей, раскинув руки и свесив голову. Дело в том, что я хотел оставить учебу в университете и податься в театральное училище и всякое свое публичное действие пытался проделать максимально сценически. Простодушная тетя Валя, которая всех нас очень любила и очень за всех переживала, даже спросила украдкой у дядьки:
- Скажи, Володя, а Володька, часом, не болен?
Дядька пожал плечами.
В том месте, где я стал красочно живописать разгром крайкома партии, Тит вдруг встал и попросил, чтобы его выпустили из дома:
- Я как старый член партии и лично знакомый с Семеном Михайловичем Буденным не могу слушать рассказы о дискредитации нашей Ленинской партии. Я хочу покинуть этот дом...
Тито выпустили, и мы слышали, как он зачавкал своими галошами по мокрой дорожке унылого зимнего сада, погруженного в кромешную тьму. Дядька вернулся, встал посреди комнаты и сказал:
- Замечательное сочетание старого члена и старого дурака!
А Соломон Маркович, глотнув еще одну порцию нитроглицерина, произнес непривычно для него возбужденным голосом:
- Давай, Володя, дальше рассказывай!
И меня снова понесло...
Но никакой мой красочный рассказ не мог отразить той суровой действительности, которая развернулась на следующий день.
Меня уже не выпустили из дома, да я и сам не сильно рвался. Рассказывали, что на следующий день прилетел в Краснодар Микоян. Он выходил к толпе, пытался ее урезонить, но тщетно. Тогда к крайкому подтянули войска. Они ночью вошли в здание и через задний ход вытащили всех бунтовщиков, затолкали их в грузовики и увезли в неизвестном направлении. Правда, через некоторое время большинство было выпущено, но по ночам еще долго по городу мотались черные машины. Главарей всех выловили, а потом человек десять судили закрытым судом в краевом Доме учителя. Хотя в газетах об этом не было ни строчки, но все знали, что зачинщикам «открутили» срок на полную катушку.
Что это были за люди - так до сих пор не знает никто. Может, в архивах КГБ и значатся их имена, но я уверен, что они очень глубоко погребены под грудой лет. Да и кого это сейчас интересует... Через неделю никаких следов бунта не было и в помине. Все сломанное починили, стекла вставили, и народ по-прежнему с испуганным почтением пробегал мимо серого и тяжелого здания с одинаковыми белыми занавесками на окнах, каким и запомнился крайком КПСС.
В нашей стране все время что-то запрещали. Однажды, например, запретили брить в парикмахерских. Огорченный Соломон Маркович был вынужден оставить насиженное место на Красной, где у него было много постоянных клиентов, и перешел работать ближе к дому, в небольшую парикмахерскую, на так называемую Черноморку, где клиент был случайный, большей частью торопливый, да и к тому же довольно редкий. В напарниках у Соломона ходил здоровенный парень по имени Витя Дубинда, которого почему-то все называли Витек. Витек попал в парикмахеры по трагической случайности - работая экскаваторщиком на прокопке сливных рисовых каналов, он полез в моторный отсек, где поскользнулся на им же разлитой солярке и угодил ногой под какой-то маховик, который, по забывчивости того же Витька, крутился со снятым кожухом. Ногу, а точнее, то, что от нее осталось, ему оттяпали по колено, а по выздоровлению определили на легкий труд. Я всегда удивлялся этому, с моей точки зрения, дурацкому определению «легкий труд». Но Витек мне объяснил, что разница между трудом экскаваторщика и парикмахера заключается в том, что там можно в единочасье лишиться ноги или руки, а то и головы, особенно если после сильного бодуна, то есть с похмелья, а здесь - «светло, тепло и мухи не кусают». После этой присказки Витек начинал всегда оглушительно хохотать, обнажая здоровенные металлические зубы.
Карманы его заношенного халата оттягивались жареными семечками, и когда не было клиентов, Витек скрипел протезом на крыльце, плевался шелухой и вел праздные разговоры, главным образом о футболе - он был страстным болельщиком. Стриг он так, что даже наши переулковские, притерпевшиеся ко всему, кряхтели и морщились:
- Витек! Ну ты мне чуть башку не открутил, - жаловался очередной клиент, лихо остриженный «под бокс», то есть от макушки до лба шли волосы, а все, что было ниже и сбоку, состригалось под ноль. Тот в ответ хохотал и еще звонче стучал ножницами над ухом у клиента, да так, что с того шерсть летела клочьями.
Иногда Соломон Маркович говорил осуждающе-сдержанно:
- Виктор Венедиктович! Вы однажды задушите своего клиента.
- Та шо Вы, Соломон Маркович! Это ж Павлуха Скукин с рубероидного. Он сам кого хочешь удавит... Кстати, когда-то классный был инсайд. В дубль «Кубани» брали. Но не повезло...
- А что так?
- Та!.. Тещу по пьянке примочил... Сука была редкая...
- Что, насмерть?!
- Та не... оклемалась. Но пятерик дали...
Соломон тяжело вздыхал, брал веник и начинал мести пол, сгребая в оранжевый совок кудлатые остатки шевелюры очередного Витькиного клиента.
По воскресеньям Соломон Маркович приходил к нам пообщаться с Владимиром Ивановичем, обсудить последние новости, а заодно и побрить его. Он открывал потертый чемоданчик с аккуратно уложенным инструментом и начинал сосредоточенно готовиться к процессу обработки дядиной физиономии, заросшей упругой седой щетиной. Надо сказать, что на лице моего дяди отразились все испытания его нелегкой жизни - немецкие концлагеря, два побега из них, зимняя стужа в партизанском отряде, потом штрафной батальон, где в первом же бою ему удалось смыть вину кровью, когда разрывом немецкого снаряда смело с брони танковый десант, оставив в живых лишь двоих - моего дядю и молодого полковника, проспавшего с личной радисткой прибытие в часть маршала Конева. В отличие от дяди, отделавшегося касательным ранением в голову, полковник заплатил за свою «реабилитацию» оторванной по плечо рукой и тяжелой контузией.
Лицо Владимира Ивановича прорезали глубокие борозды морщин, разбегавшиеся в разных направлениях, над которыми возвышался крупный тупой нос с торчащими из ноздрей толстыми волосами.
Дядя иногда рассматривал свое лицо в зеркало и говорил с усмешкой:
- Старость наступает тогда, когда волосы перестают расти там, где им положено, и начинают расти там, где им не положено. Вот беда! - добавлял он с легким сожалением.
Но должен сказать, что в то время людей с такими лицами и такими судьбами было очень много, и редко кто из них размахивал своими заслугами, а тем более демонстрировал увечья или ранения. Поэтому Владимир Иванович о своем фронтовом прошлом рассказывал чаще с юмором, находя комедийные ситуации иногда там, где в жизни все выглядело наверняка сурово и трагично. Уже много позже я часто задумывался, где эти люди брали запасы оптимизма и крепости сил, не падая духом даже тогда, когда жизненное пространство сжималось до крохотного клочка холодной камеры, как это было, например, с тем же Соломоном Марковичем или моим дядей Владимиром Ивановичем Айдиновым, захваченным раненым гестапо в городе Славуте и избитым почти до смерти следователем Мефедовским, бывшим заведующим спорткомитетом этого маленького украинского городка, где до войны дядя служил помощником командира стрелкового полка и с Мефедовским ездил даже на охоту.
Часами общаясь друг с другом, Соломон и Владимир Иванович редко вспоминали о жестокостях пережитого, стараясь говорить о более радостном, при первой возможности бескорыстно и трогательно поддерживая друг друга.
Соломон Маркович усаживал дядю перед старым, еще дореволюционным трюмо, тусклое зеркало которого извилисто пересекали темные полосы, словно реки на географической карте, покрывал его плечи хрустящей простыней и начинал готовится к бритью. Вначале лицо дяди разогревалось горячими вафельными салфетками, которые по мере остывания Соломон менял. Пока Владимир Иванович терпеливо сопел, накрытый парующей, снежной белизны салфеткой, Соломон в мельхиоровой чашечке быстрыми движениями сбивал мыльную пену, покуда не достигал ее сметанной густоты. Затем мягкой кисточкой он начинал втирать пену в щеки и подбородок, делая дядю похожим на Деда Мороза. Владимир Иванович отфыркивался и, пуская мыльные пузыри, спрашивал:
- И что, так ты парил каждого своего клиента?.. Когда ж ты, голубь, выполнял план?
- Дорогой мой Володя! При чем здесь план? И что такое план, когда речь идет об искусстве тонкой красоты? - отвечал Соломон, оправляя бритву о слегка шершавую изнанку старого кожаного ремня.
- О, если бы ты знал, что я пережил, когда брил товарища Гоглидзе. Ты знаешь, кем был товарищ Гоглидзе?
- Это не тот ли, которого расстреляли вместе с Берией? - подаю я из угла свой молодой просвещенный голос.
- Именно он! - Соломон резко, всем корпусом поворачивается ко мне.
- Именно он!.. Это вам сейчас легко говорить всуе - не тот ли?! А представьте, когда тебя вызывает начальник лагеря товарищ Варламов, в котором было сто тридцать кило живого веса и которому я ежеутренне делал горячий массаж лица с тщательным бритьем, и говорит, что надо сделать тоже самое товарищу Гоглидзе, приехавшему в Котлас с инспекционным поручением... Вы, наверное, понимаете, от кого!..
Продолжение следует
За всеми важными новостями следите в Telegram, во «ВКонтакте», «Одноклассниках» и на YouTube
