Краснодар, 27 сентября – Юг Times. «Юг Times» продолжает публиковать еще одно произведение известного кубанского писателя Владимира Рунова, созданное в любимом им жанре исторических экскурсов.
Любой рубеж, будь он жизненный или исторический, заставляет оглянуться назад и заново переоценить все, что произошло. Смерть человека вдруг может вскрыть неожиданное отношение общества к нему, новые подробности его жизни, которые становятся важны для того, чтобы найти то ли справедливость, то ли тему для пересудов. Так и в эпоху государственных перемен - прежние герои становятся изгоями, а те, кто не был в почете, напротив, набирают силу и влияние. Эмоционирующие массы, перемещаясь от одного политического курса к другому, полностью обесценивают созданное ранее, отрекаются от собственных же взглядов. Автор пытается найти баланс именно на такой случай: как не потерять себя, когда песня прежних царей отгремела, а на смену им пришли молодые управленцы со своими амбициями. Времена меняются всегда неожиданно, а ценности должны оставаться, и одна из них - уважение к человеку, даже тому, которые никак не вписывается в новый курс.
Продолжение. Начало в № 32 (535)
В воскресные зимние дни на нашей окраине было тихо, как на кладбище. Троллейбусы и трамваи не ходили, поэтому, не теряя времени, я побежал вниз, в сторону Сенного рынка. Где-то в районе улицы Северной стала нарастать некая тревожная суета - на бешеной скорости промчался грузовик, набитый милиционерами, за ним два или три мотоциклиста. Затем группа каких-то мужиков в армейских ватниках стала останавливать машины и высаживать из них водителей. Что есть духу я мчался по Красной, но уже в толпе таких же зевак, которых по мере приближения к центру становилось все больше и больше.
Наконец где-то в районе «Детского мира», кое-как протискиваясь по тротуару, я увидел странную и, даже сказал бы, жутковатую картину: по Красной в сторону крайисполкома шла плотно сбитая и почему-то поющая толпа. Пели они какую-то революционную песню - не то «Смело мы в бой пойдем...», не то «Вихри враждебные». Сейчас не помню. Впереди мрачные мужики несли на плечах скамью, на которой лежало мертвое тело юноши, почти мальчика. Его руки обессиленно раскачивались в такт шагающим.
Впоследствии я не один раз имел возможность ощущать слепую ярость толпы, но тогда впервые, несмотря на бесшабашную глупость молодости, отчетливо понял смертельную опасность для всякого, на ком она остановит свой наполненный кровавой злобой взгляд. Стократ опаснее становится такая толпа, когда выбрасывает на поверхность вожаков, в жестокости не знающих пределов и готовых на все. Причем появляются такие главари или, точнее, головорезы, почти мгновенно, решительно и быстро подчиняя слепую стихию своей воле. Так произошло и на этот раз. Впереди мерно шагающей толпы уже шли люди, от выразительных физиономий которых обжигающий холодок продирал по коже. Особенно запомнился один - высокого роста, в распахнутом бобриковом полупальто и коротко спущенных хромовых сапогах. Его грудь была обтянута тельняшкой, а на голове сидела мерлушковая кубанка с малиновым верхом. Один глаз высокого был закрыт кожаной нашлепкой, завязки которой уходили под кубанку. Время от времени по-хозяйски оглядывая колонну, он бросал в нее властные слова, перекатывая из угла в угол бескровного рта мокрую папиросу.
Толпа шла мимо меня, ошалевшего от увиденного, остро отдавая табачной вонью и кислятиной сырых и старых одежд. Пошел мелкий дождь, но ни единого зонта не поднялось над непокрытыми головами.
- Ты… - послышался хриплый голос. - Сними шапку, скотина! - Я испуганно сдернул кепку.
Впоследствии Борис Яковлевич Верткин рассказывал мне, как в тот день с двумя приятелями он вышел из винного погребка прямо под голову проходящей колонны и стал громко спрашивать, в чем дело.
- Мы выпили тогда под тазик раков хорошего сухого вина у знакомого буфетчика и были веселы, благодушны и беспечны. Толпа проходила молча, с неприязнью глядя, особенно на меня, одетого по тогдашней моде в фасонистую фетровую шляпу. И вдруг от шеренги отделился низкорослый парень - почти квадратный, с густой щетиной на голове, в стеганой телогрейке до колен. Он молча подошел ко мне. Я даже подумал, что он хочет что-то сказать, может быть, ответить на мой вопрос. И вдруг со всего маху ударил меня по уху, да так, что моя шляпа улетела за два десятка метров. Оглушенный, я упал как подкошенный. Открыл глаза и увидел перед своим носом переступающие огромные сапоги с ошметками грязи... Физически ощутил, что сейчас получу этим сапогом по голове, и все будет кончено. Обхватил затылок руками. С ужасом жду. И вдруг услышал, что толпа хохочет, свистит, улюлюкает. Одобряет, значит, действия парня...
Ощущение передать невозможно: и страх, и стыд, и бессилие, а главное - униженно-жалкое состояние...
- Что, жиденок, испугался? - парень сипло заржал и, самодовольно переваливаясь с боку на бок, неспешно вернулся в толпу. А я, поверишь, на карачках через грязь, лужи, плевки лихорадочно залез под какой-то грузовик, а потом тихо-тихо, боком-боком, бегом и сгибаясь помчался домой. Куда хмель исчез!
Эти беспорядки, случившиеся в Краснодаре в середине января 1961 года, начинались и развивались по классическим схемам российского бунта - жестокого, бессмысленного, в минуты втянувшего в себя сотни людей, еще час назад и не подозревавших, что они будут исступленно орать и крушить все окрест. Ну а воровство и мародерство в таких случаях будто управляются неким первобытным генетическим кодом. Полрынка разнесли вмиг. Торговцы пытались спасти хоть остатки товара, но, получив по зубам, бежали через заборы и ворота. Пока массы вопили о справедливости, карманники объявили аврал, взрезая карманы и сумки возбужденных граждан и тем самым возбуждая их еще больше.
Я немного отвлекусь от основного сюжета и вспомню рассказ тетки о тех днях, когда летом 1943 года наши войска уже оставили город, а немцы в него еще не вошли. Образовался короткий властный вакуум, который брошенные на произвол судьбы горожане заполнили активными действиями по растаскиванию всего, что плохо лежало. А плохо лежало все! Тетка с соседом, одноногим дядей Мишей, два раза смотались на Покровку, на мыловаренный завод, и привезли в тачке пуда четыре хозяйственного мыла в огромных кусках. Оказывается, перед самым уходом Красной армии уже сваренное мыло выпустили из чанов прямо на улицу, где оно превратилось в дурно пахнущую застывшую массу. Народ резал ее лопатами и тащил в глыбах по домам и подвалам. Дядя Миша потом рассказывал жуткие истории о том, что много людей утонуло в больших баках со спиртом. Лезли туда с ведрами и, оглушенные парами, падали прямо в спирт и камнем шли на дно. Вот уж представляю заспиртованных пьяниц с ведрами в руках!
Неподалеку от нашего дома была вареньеварочная инвалидной артели. В детстве я помню совершенно восхитительный запах разных варений - из крыжовника, вишни, алычи, сливы, других ягод и фруктов, который соблазнительно струился над забором.
Эту вареньеварочную растащили вмиг. Там действительно был случай, когда в чан с вишневым вареньем упал человек. Это был пьянчужка с нашей улицы, которого все звали Жека.
Так вот этот Жека (опять же по рассказу тетки), сильно надравшись бесхозного виноматериала в купажном цехе этой же вареньеварочной, пытался по крыше протащить здоровенную выварку, наполненную портвейном. Но слабый шифер не выдержал, и Жека, как голубь, подбитый на излете, рухнул в здоровенный дубовый чан, до краев наполненный свежесваренным вареньем, и погрузился туда по самую маковку своей непутевой головы. Слава богу, добрые люди его извлекли и вытолкали за ворота. Он брел по улице, и прохожие в ужасе разбегались, считая, что с Жеки живого содрали кожу - такой он был кроваво-красный. Над ним густым роем клубились пчелы и со всех окрест слетелись мухи. Но удивительно было другое: он тащил в руках сорокалитровый бочонок вина, а два других катил перед собой с помощью ног. Получив пинок, бочата описывали дугу и возвращались на исходную позицию. По этой причине продвижение Жеки к дому было крайне затруднено. Кто-то сбегал во двор и позвал его мать. Она выскочила на мостовую и, угадав в «окровавленном» человеке своего сына (а к этому моменту варенье застыло, и Жека сверкал, как коллекционный рубин), закричала дико и протяжно.
Разграбиловка рождала своих героев. Двенадцатилетний Сумбатик, внук холодного сапожника Мхитара Амбарцумовича, весь день носился как угорелый, промокший от жаркого пота. Он тащил в сарай деда обувь связками, какие-то мешки, упаковки консервов, книги, одежду прямо с плечиками. Последним объектом его набега был магазин учебно-наглядных пособий, откуда он приволок штук сорок песочных часов и два скелета. Скелеты потом долго висели на ржавых костылях, вбитых в стену сарая, и однажды, уже зимой, во время оккупации, спасли от крупных неприятностей двух молодых девушек. Как-то в наш двор забрели два пьяных румынских солдата и, увидев девок, тут же поволокли их в сарай. На крики выскочила жена Мхитара, старая, но горластая Асмик. Отважно бросаясь на солдат, она кричала, что девки больны тифом, но румыны, отпихнув Асмик, продолжали тащить девушек к сараю. Но когда из темноты на них глянули два ослепительных скелета, они вначале приостановились, а потом в страхе выскочили наружу, оставив девок в покое. Выстрелив для порядка в воздух, после чего Асмик с воем села прямо на сырую землю, солдаты, обняв друг друга, с хохотом ушли.
Ну а что касательно брошенного и растащенного богатства, то немцы значительную часть его вернули. Тетка рассказывала, что они развесили по городу объявления с угрозой смертной казни для тех, кто не возвратит все, что было взято на заводах, складах и в магазинах. Никто, конечно, ничего и не думал возвращать. Тогда немцы без разговора повесили несколько человек прямо на Красной. Напуганный народ потянулся к сборным пунктам, сваливая в кучу все, чем поживился. Тетка, опасаясь расстрела, мыло тоже отвезла, правда, оставив себе несколько небольших кусков, которые расходовала так бережно, что его хватило до того дня, когда мой дядя, Владимир Иванович Айдинов, вернулся с фронта, и первое, что он вытащил из своего вещмешка, было мыло - настоящая драгоценность того времени.
Так вот, при бунте шестьдесят первого года первыми под удар толпы попали мелкие хозяйственные лавочки, которых тогда на Сенном было множество. Большинство их держателей были местные армяне. От греха подальше с первыми раскатами беспорядков они разбежались, побросав и товар, и свои магазинчики. А началась вся заваруха с некоего солдата, который вынес на рынок продавать не то кальсоны, не то простыни. Его задержал военный патруль и повел в комендатуру. Какие-то люди вступились за солдата. Началась перебранка, которая почти сразу перешла в агрессивный скандал с обеих сторон и даже потасовку. Патруль попытались оттеснить, но те призвали на помощь милицию, и солдата с барахлом повели-таки с рынка. Но толпа, постепенно раскаляясь и увеличиваясь в размерах, увязалась следом. Крики и призывы к расправе с патрулем и милицией нарастали. Особенно бесчинствовала одна баба, толстая, горластая, с румяной масляной рожей, подвязанной под горло толстым клетчатым платком. Она матерно орала на всю улицу, в открытую призывая бить милицию и громить торговые ряды.
Вопли и призывы к неповиновению усилились у дверей комендатуры, куда солдата завели. Разъяренная, подстрекаемая из толпы инициативная группа в конце концов взломала массивные двери и ворвалась в помещения.
Гарнизонная комендатура размещалась в старинном особняке на улице Красной, в самом центре города. Почти сразу от входа наверх шла широкая каменная лестница, на первой площадке которой стоял часовой, охраняющий знамя. Группа, ворвавшаяся в здание, состояла из наиболее оголтелых. Она на мгновение замерла, когда часовой, решительно передернув затвор, предупредил, что будет стрелять, а потом с ревом и матом поперла наверх. Солдат вскинул автомат и оглушающе выстрелил. Пуля угодила в потолок, а затем рикошетом - в мальчишку-подростка. Тот оказался там в числе самых пронырливых зевак. Мальчишка был убит сразу и наповал.
Тут-то и появилось то, без чего российский бунт еще и не бунт, а так - шумные скандальные действия. Наконец пролилась кровь, и тогда маховик беспорядков начал раскручиваться с удесятеренной силой. Толпа с воплями выволокла труп на улицу и, водрузив его на кушетку, захваченную в той же комендатуре, валом пошла выяснять отношения в главноначальствующее учреждение того времени - крайком партии, по пути еще больше озлобляясь и накаляясь.
К крайкому, который тогда находился в конце улицы Красной, подходили уже тысячные толпы. Кто там был участник, а кто просто зевака - понять было невозможно, но зрелище, скажу вам, было грозное.
Поставив кушетку с трупом возле ступенек здания крайкома, толпа вначале устроила нечто вроде митинга. О чем там шла речь, услышать было трудно, поскольку громкоговорителей не было, но по угрожающим жестам и искаженным лицам становилось понятно, что главари зовут народ к более активным действиям.
На цоколе одного из фонарных столбов я увидел высокого. Уперевшись ногой в металлическое кольцо и обхватив столб одной рукой, он указывал в сторону крайкома, очевидно, призывая идти на штурм.
Поскольку день воскресный, в здании никого не было. Милиция, как потом выяснилось, испугалась и сбежала, а дежурный, увидев толпу, выпрыгнул во двор прямо со второго этажа и поломал при этом себе обе ноги.
Судя по всему, власти пребывали в растерянности. Почувствовав это, толпа в конце концов разбила двери и хлынула в здание крайкома. Скоро раздался звон стекол, и из окон посыпались какие-то бумаги. Бесчинства начались почти сразу. Осмелевший народ бежал по высокому крыльцу, как при штурме Зимнего, растекаясь по лестницам и коридорам таинственного и зловещего здания, всегда находившегося для простого люда за семью печатями. Сколько туда проникло злодеев, а сколько просто любопытствующих, думаю, сказать не брался никто, но помещения стали грабить сразу и со знанием предмета.
За всеми важными новостями следите в Telegram, во «ВКонтакте», «Одноклассниках» и на YouTube
