Краснодар, 20 сентября – Юг Times. «Юг Times» продолжает публиковать еще одно произведение известного кубанского писателя Владимира Рунова, созданное в любимом им жанре исторических экскурсов.
Любой рубеж, будь он жизненный или исторический, заставляет оглянуться назад и заново переоценить все, что произошло. Смерть человека вдруг может вскрыть неожиданное отношение общества к нему, новые подробности его жизни, которые становятся важны для того, чтобы найти то ли справедливость, то ли тему для пересудов. Так и в эпоху государственных перемен - прежние герои становятся изгоями, а те, кто не был в почете, напротив, набирают силу и влияние. Эмоционирующие массы, перемещаясь от одного политического курса к другому, полностью обесценивают созданное ранее, отрекаются от собственных же взглядов. Автор пытается найти баланс именно на такой случай: как не потерять себя, когда песня прежних царей отгремела, а на смену им пришли молодые управленцы со своими амбициями. Времена меняются всегда неожиданно, а ценности должны оставаться, и одна из них - уважение к человеку, даже тому, которые никак не вписывается в новый курс.
Продолжение. Начало в № 32 (535)
В тот момент, когда Лукич готовился опрокинуть под бравые вахмистрские усы честно заработанную чарку и нацеливался на свежеизжаренный круг чесночной домашней колбасы, к столу вышел сияющий Владимир Иванович. В его руках была газета с очередной речью Никиты Сергеевича.
- Лукич! Поздравляю - тебе крышка! - заявил он, обводя радостным взглядом Тито и тетку, замерших в недоумении.
- Что значит - крышка? - враз обмер Лукич. Втайне он сильно побаивался, что режет скот без патента. Конвойный майор, по кличке Рябой, всякий раз ему об этом напоминал, но, удовлетворенный увесистым куском свинины или баранины, заговорщицки шептал:
- Учти, Лукич, под трибуналом оба ходим!
- Так вот, вам обоим крышка! - радостно повторил Владимир Иванович, цепляя на вилку кусок жареной колбасы. Он, ухмыляясь, долго жевал его, наслаждаясь ступорозным состоянием тетки и Лукича, ничего пока не понимающих, но уже замерших в легком страхе, поскольку в руках у Владимира Ивановича была газета «Правда» с подчеркнутыми абзацами речи Хрущева.
- Так вот, Лукич и уважаемая наша жена Раиса Иосифовна, разгоняйте своих кроликов! Никита Сергеевич запретил... - Владимир Иванович постучал пальцем именно в то место газеты, где были самые густые подчеркивания. - Запретил держать скот в домашнем хозяйстве городов и поселков городского типа...
Нацепив очки, дядя долго объяснял обескураженным «ударникам домашнего животноводства» всю их мелкобуржуазную сущность, опираясь при этом на речь Никиты Сергеевича, обещавшего в самое ближайшее время создать в стране продовольственное изобилие с помощью общественного животноводства.
- А то развели, понимаешь, в каждом дворе скотобойню! - заключил он свою горячую речь в пользу ожидаемого коммунизма. Я должен пояснить сразу, что мой дядя никогда не был членом партии, но, оседлав какую-нибудь тему, отстаивал ее с такой горячей увлеченностью, что производил впечатление вполне убежденного человека. Правда, на следующий день он мог с такой же горячностью и такой же убежденностью говорить прямо противоположное.
Что касается обмена денег, народ скоро угомонился и вполне уверенно зашелестел новыми рублями и зазвенел в карманах старыми копейками. Их решили почему-то не менять. И все «копилочники» враз разбогатели. За новый «трояк» можно было купить бутылку водки и немудреную закуску. Тысячи новых рублей уже оглушали и воспринимались как нереальность. Недалеко от нашего дома, напротив нынешнего кинотеатра «Аврора», открылся автомобильный магазин. Туда вкатили огромную легковую машину марки «ЗиМ». Она сверкала угольной черноты лаком и вообще производила впечатление предмета, не соответствующего текущей жизни. Особенно ценой - у переднего колеса ЗиМа стояла табличка с цифрами 44 тысячи рублей. Это были столь большие деньги, что ошеломленные краснодарцы ходили к магазину, как к цирку, чтобы подивиться на новое чудо. И тем не менее машину скоро купили. Рассказывали, что действие это совершил некий священнослужитель, высыпав на кассовый стол целую груду новых купюр, в основном мелких достоинств. Религия и тогда пользовалась поддержкой у простого люда.
Побурчав немного, большинство наших окраинных домохозяев без особого сожаления расстались в конце концов и с домашним скотом. Через некоторое время моя тетка, много лет встававшая ни свет ни заря к Борьке или Машке (а одно время у нас была корова Зорька, страшно молочная, но бодливая, как сатана), наконец вкусила всю сладость утреннего сна и стала даже почитывать художественную литературу. После вечернего чая она уже не гремела ведрами в холодной прихожей, а возлежала на диване под теплым верблюжьим одеялом, ахая над томиком «Наполеона» академика Тарле - единственной книгой в нашем доме, которую когда-то забыл ухажер моей двоюродной сестры, очень застенчивый молодой человек. Время от времени тетка с неподдельным изумлением кричала в соседнюю комнату, где дядя рассказывал мне о своих невероятных победах в бильярде:
- Володя! Ты слышишь? Наполеон, оказывается, был еще и Бонапартом!
Даже Тито успокоился. Он в качестве общественника прибился к автоинспекции и, по слухам, стал свирепствовать на дорогах. Судя по хромовым сапогам, которые он вскоре справил к своему галифе, дела у него там пошли неплохо. Потом он сошелся с овдовевшей генеральшей Зубовой и однажды, по-моему, под Новый год, явился к нам в полной генеральской форме, чем вызвал у тетки состояние жуткого оцепенения.
Сама Зубова сильно напоминала перезревшую грушу сорта «Бере-Рояль». Будучи, очевидно, в молодости красивой, но мечтательной девушкой, она к старости превратилась в нечто желеобразное, с чрезвычайно «расклешенным» низом. Такого фантастических размеров турнюра, как у генеральши Зубовой, я больше в жизни не встречал. Но с мечтательностью она, тем не менее, не рассталась, с годами производя впечатление вполне сумасшедшей старухи.
Правда, природа одарила ее удивительными глазами - чудесного небесного цвета, они даже к старости не потеряли какой-то загадочной глубины. Я думаю, что именно этими глазами она пробивала насквозь многие мужские сердца, пока не остановила свой выбор на бравом артиллеристе Павле Зубове. Мой дядька в тридцатых годах учился с ним в Житомире на краткосрочных курсах усовершенствования комсостава и говорил, что жена у него тогда была другая. Я его помню уже вечно насупленным стариком, с громадными, как усы, седыми бровями, с гладко выбритой шишковатой головой и здоровенным гуттаперчевым сизо-малиновым носом. Говорили, если хорошенько отжать нос генерала Зубова, то можно получить грамм двести водки. В праздники он обязательно одевался по полной форме и, звеня шпорами и орденами, навешанными до пояса, шел в городской Дом Советской армии, где приглашал к выпивке молодых офицеров. Те робели от зубовских регалий, и дело кончалось тем, что генерал сильно напивался в обществе моего дяди, который потом и привозил на такси домой бесчувственное генеральское тело.
Когда генерал Зубов умер, хоронили его с большими почестями и гроб везли по Красной на орудийном лафете. Только тогда мы узнали, что в самый критический момент боев под Москвой, будучи командиром дивизиона тяжелых корпусных орудий, он вопреки всем уставам и наставлениям поставил свои огромные пушки на прямую наводку и разнес в куски немецкую танковую колонну, беспрепятственно двигавшуюся на Москву со стороны Юхнова. Честно говоря, нам стало немного стыдно за хихиканье и язвительные шуточки, с которыми мы воспринимали живого старика Зубова. С фотографии, вывешенной над гробом, на нас смотрел худощавый решительный красавец с гладкой, как шар, головой, с могучими плечами, перетянутыми портупеей.
Даже тетка моя, женщина, лишенная сантиментов, смахнув слезу, вспомнила далекий Житомир, где она занимала немалую должность в военторге.
- А какой орел был! Однажды у меня в столовой выпил на спор четыре бутылки водки. И ушел впереди всех! Поэтому можете понять ее оцепенение, когда Тито явился к нам с предновогодним визитом в зубовском генеральском мундире, правда, без орденов. Тетка ничего тогда не сказала. Поджав сердито губы, она так и не смогла прийти в себя от изумления.
И все-таки наступил тот момент, когда неугомонный Никита Сергеевич Хрущев добил-таки терпеливое народонаселение очередной инициативой. Выступив однажды на каком-то митинге, по-моему, в городе Горьком, он предложил выигрышные тиражи облигаций, которых у отставников было по чемодану, отложить на двадцать лет. Тито, который через короткое время так привык к генеральской форме, что щеголял в ней даже по будним дням, вкрадчиво говорил дядьке:
- Владимир Иванович! Прежде чем принимать такие решения, Никита Сергеевич должен был посоветоваться с высшим офицерским корпусом.
- Это не с тобой ли? - спрашивал дядька, криво ухмыляясь.
- Почему бы и нет! Генералы, что, не люди?
- А кто здесь генерал?
- Как кто? Я! - нагло отвечал Тито.
- Боже мой, Лукич! Ты совсем с ума сошел! - у дяди от такого нахальства буквально отвисла челюсть. - Если ты женился на вдовой генеральше и донашиваешь штаны Пал Игнатовича, так ты, стало быть, генерал?
- Не скажи, не скажи! - невозмутимо протестовал Тит Лукич. - Как сейчас стало известно, мне это звание было присвоено еще в сорок четвертом, но по тяжелой контузии получить его в тот срок я не сумел. Сейчас только доставлено это известие, и скоро в военкомат прибудут соответствующие документы.
- Тьфу на тебя! - дядя с негодованием уходил прочь, поскольку такой вопиющей наглости и вранья он выдержать уже не мог. Мы же по поводу «присвоения» Лукичу звания генерала веселились во всю молодую прыть, и с моей легкой руки в переулке его стали называть не «Тито», а «маршал Тито».
Бунт
Первое известие о том, что в городе творится что-то неладное, принес как раз Лукич. Он ворвался к нам в дом, словно за ним гнались все переулковские собаки, и был почему-то вновь в старых галифе с галошами, несмотря на зимний холод.- Сидите? - Лукич обвел безумным взглядом нас с теткой, мирно попивающих кофе. Тетка очень любила кофе с большими бубликами, которые предварительно слегка поджаривала в духовке. Это было воскресенье, и мы встали довольно поздно. Нас выгнал из-под одеял утренний холод - надо было идти во двор за дровами, топить печку. Зато сейчас было тепло и уютно. На чугунной плите бормотал огромный чайник, время от времени роняя на раскаленную поверхность большие капли, которые тут же превращались в пар. Словом, обстановка была благодушная и совсем не располагающая к неприятным неожиданностям.
- Ну, сидите, сидите! - Лукич рухнул на стул и, указав пальцем в сторону окна, сказал переведя дух: - А там, между прочим, творится такое, что я еле живой ушел!
- Что ж там такое творится? - спросила тетка без живости в голосе, поскольку все знали привычку Тито сообщать неожиданные вести, наслаждаясь при этом произведенным впечатлением. Часто, однако, эти сообщения не соответствовали действительности, а проще говоря, были чистым враньем.
- Вы зря, уважаемая Раиса Иосифовна, иронизируете. В городе бунт!
Сцену, которую мы изобразили, можно было, пожалуй, сравнивать только с картиной художника Репина «Не ждали».
Представьте себе 1961 год, тихий, мирный и уютный Краснодар, который, правда, зимой обнажал скособоченные домишки и грязные дворы, отчего делался каким-то незащищенно жалким, как лисичка во время линьки. Шел сорок четвертый год советской власти, в то время крепко державшей в своем могучем кулачище всех и вся. Вякнуть никто не смел. И вдруг на тебе - бунт!
Я тут же начал торопливо одеваться, чтобы бежать в город и узнать подробности. Тито метался по комнате. По всему чувствовалось, что его напугали всерьез.
- Я вас заклинаю, Володя! - говорил он оглушающим свистящим шепотом, каким мог говорить только он. - Закройте на засов дверь!
- Да угомонитесь вы наконец! Какой бунт? Кто бунтует? - тетка на всякий случай подперла дверь шваброй и уже с волнением уставилась на Лукича, который, стуча зубами о край кружки, пил большими глотками ледяную воду.
- Меня сейчас чуть не убили! - сказал он, переведя дух, и снова припал к кружке.
- Ну, не тяните, голубчик! - тетка тоже разволновалась, тем более что дяди вторые сутки дома не было. – Рассказывайте! Что с вами произошло? Тито, невидяще глядя на пылающую печь, начал свой рассказ, время от времени вскакивая и выглядывая в окно.
- Вы знаете, что я обеспечиваю тесную связь с органами... Так вот, сегодня утром я поехал на Сенной и зашел там в пункт милиции, где меня, как вы тоже знаете, очень уважают...
Насчет уважения к Лукичу со стороны милиции я сказать ничего не могу, но то, что на рынках его знали все милицейские чины, могу подтвердить.
Бессвязный рассказ Лукича я лучше передам своими словами, тем более что время от времени он прерывался идиотскими вопросами тетки, типа:
- Вы, кстати, Тит Лукич, не обратили внимание, почем сегодня были бочковые помидоры?
Так вот, в это январское морозное воскресное утро Тит Лукич Огурцов, как всегда, отправился на рынок и, прежде чем начать обход торговых рядов, тоже как всегда, посетил местный опорный пункт милиции. Там он довольно долго утомлял милиционеров рассказами о своих доблестях при штурме Дукельского перевала, где он якобы был сильно оглушен повозочной оглоблей, после того как вражеский снаряд угодил в самый центр обоза кавалерийской дивизии, где Тито служил главным ветеринаром. В тот момент, когда он довел свой рассказ до захватывающего эпизода принятия на себя обязанностей командира дивизии по причине гибели и ранения всех старших офицеров, на улице раздались громкие крики, дверь с треском отворилась и в опорный пункт ввалилась разъяренная толпа, которая сразу начала все крушить. Милиционеры как-то умудрились сбежать, а Тито в своей генеральской шинели и папахе, получив несколько увесистых тумаков, сполз на заплеванный пол и отлеживался до тех пор, пока разъяренный люд не доломал последнюю милицейскую табуретку.
Продолжение следует
За всеми важными новостями следите в Telegram, во «ВКонтакте», «Одноклассниках» и на YouTube
